На закате эпохи, которую историки нарекут периодом культа личности, по стране прокатился очередной каток свирепых репрессий. На этот раз на роль врагов народа партия назначила "врачей-вредителей", состоящих исключительно из "безродных космополитов", что в переводе означало "лиц еврейской национальности". Под гигантские жернова карательных органов за компанию попали не только врачи, но и остальные представители этого рода-племени.
Семья Гробманов, потомственных врагов народа, распродав имущество, перебралась из бурлящей столицы к родственникам в относительно спокойный провинциальный городок. Поселились на тихой улочке, где все про всех всё знали. По вечерам у ворот лузгали семечки и точили лясы. Об отце однокласника Фимки Гробмана десятилетнего Валерки судачили, что он в начале войны попал в плен и до самой победы маялся в немецких лагерях, а оттуда был прямиком направлен в советские.
На фоне тех событий У Фимки с Валеркой случился диспут по национальному вопросу, грозивший перерасти в полноценный мордобой. В пылу ссоры лицо Валерки сложилось в брезгливую гримасу и он выпалил: "Все явреи — трусы, предатели и вредители!". Слово "еврей" Фима раньше воспринимал, как обычное бытовое ругательство, до тех пор, пока из-всех рупоров не загрохотало то, о чём поведал ему одноклассник. И он не остался в долгу: "Наверное, поэтому мой отец вернулся с войны раненым и с орденом, а твой отсиживался в плену". Противник криво усмехнулся: "Да немцы явреев и в плен не брали, а сразу расстреливали, а храбрых бойцов уважали и сохраняли им жизнь. Даже сын товарища Сталина был у них в плену".
Таким аргументом Фимка был сражён наповал, хотя усомнился в его достоверности и решил при случае прилюдно разоблачить Валеркину брехню. И такой случай вскоре предоставился. Когда престарелая учительница сладко сюсюкала о великом вожде, гением которого было спасено человечество от гитлеровской чумы, словно бес толкнул Фимку в локоть, и он поднял руку: "А правда, что сын товарища Сталина был в фашистском плену?".
Зловейшая тишина воцарилась в классе. Лицо старушки покрылось багровыми пятнами. Она стремительно ринулась к нему, вцепилась в ухо и потащила по коридору в кабинет директора. Тот, выслушав её, схватил Фимку за плечи и стал трясти. Брызгая слюной он шипел: "Кто тебе сказал такое, гадёныш?!". От стаха Фимка заревел и уписался. Размазывая по лицу слёзы и сопли, соврал, что слышал это от пьянного побирушки на рынке и поклялся больше такого ни когда не говорить.
Директор стукнул его по затылку и вытолкнул из кабинета. Эта затрещина окончательно убедила пацана в участи сына воддя. А уже после двадцатого съезда партии, Фимка нахально утверждал, что сам однажды оказался жертвой сталинских репрессий.