Отчим на днях рассказал...

Было это году этак в 1942-43. Курская дуга. Месиво необычайное. Со всех концов страны присылают пополнение. Прислали из Сибири кого смогли, туда попал и двоюродный дядя отчима, лет ему было на момент призыва где-то 55. Никогда не служил, поэтому определили его сразу на возницу полевой кухни, ибо колхозник, значит с лошадьми управляться умеет. Короче, начал он доставлять жратву на передовую. Работа сложная но очень ответственная, ибо солдат голодный небоеспособен. Месяц он под обстрелами возил вместе с поваром жратву, не без опозданий, но попробуйте не опоздать под бомбардировкой. В общем раз поехал он в очередной рейс, по связи сообщили, что кухня выехала. Ехать до передовой было минут тридцать. Солдаты ждут час, второй, третий. Беспокойство. Звонок в штаб. Они, грят, не возвращались. Посылают трех бойцов по маршруту следования кухни. Через некоторое время солдаты натыкаются на картину маслом. Пожилой мужик (дядя отчима) курит возле простреленной в нескольких местах кухни. Рядом сложены СЕМЬ трупов в защитных маскхалатах и еще труп повара. Солдаты в а[ут]е. "КТО ЭТО СДЕЛАЛ?! ". "Я" спокойно говорит пожилой товарищ. "?!!". ( А из оружия у них на двоих с поваром была одна старая трехлинейка гражданской войны). Но есть одно но. Мы из Сибири, дядя отчима бурят, потомственный охотник. Белке в глаз реально попадал. А пока с поваром на передовую ездил, винтовку от делать нехрена пристрелял. После этого его перевели в снайперы, дошел до Праги, где после ранения был комиссован.

Проходил я как-то осмотр медицинский, чтобы какой-то там допуск — пропуск получить. Захожу к психиатру. Там сидит тетка такая 2х2, сразу видно что психиатром работает лет 20. Сажусь. Она мне гробовым голосом: "Вы думали когда — ни будь о самоубийстве? "И смотрит так на меня с лицом таким каменным. А мне чето в голову взбрело я возьми и ляпни: "До визита к вам — никогда! "Рядом коллега сидел, тот сразу со стула упал в прямом смысле слова, а тетка посмотрела на меня не меняя на лице ничего, кроме того, что бровь одну так слегка приподняла, улыбнулась видать и вымолвила: "Шутник. "Но "допуск" на бланк шлепнула...

Недавно начал встречаться с девушкой-коллегой с работы, влюбился по уши, никогда не думал, что так бывает. Только дела с ней у меня идут очень туго. Начинается от элементарного. Приглашаю её в кино или кафе, она не позволяет заплатить за неё. Стоит мне подать ей куртку, дверь открыть просто перед ней, на меня сразу косой недоверчивый взгляд. Сперва думал, что она феминистка. Потом стал замечать другое. Говорю, что она нравится мне — смеётся, мол, чего я шучу. Любой комплимент воспринимается как шутка или хуже того, как подкол. Если что-то случается серьёзное, ничего мне не говорит. Ощущение, будто боится меня, любое моё действие вызывает у неё удивление и сомнения. При этом она добрый и отзывчивый человек. Наше общение получается однобоким, мне ничего нельзя. Уже хотел предложить расстаться, потому что дал слабину. В день важного разговора по воле случая встретился с её бывшим мужем на лестничной площадке, пообщался с ним часок, посмотрел, как он обращается с моей девушкой, будто с огородным чучелом и никаких вопросов больше у меня не осталось, и того важного разговора тоже. Решил запастись терпением и не подпускать к ней больше этого упыря.

Записано со слов моего дядьки, военнослужащего.

80-е годы прошлого века. Военная академия в одном крупном городе. Учащиеся нашего курса — сплошь офицеры не ниже капитана. Воистину украшение потока — пара жутких разгильдяев, профессионалов в борьбе с зеленым змием (воевали, они, правда, на его стороне), двух майоров.

Более 25 лет прослужила в органах внутренних дел. Все эти годы ходила строго в форменной одежде с гладко зачесанной прической, минимум макияжа, туфли на среднем каблуке. И даже на отдыхе соблюдала сдержанный стиль в одежде. Уволилась на пенсию в звании подполковника. И какое теперь счастье в гражданской жизни надеть драные джинсы, яркую просвечивающуюся блузку или майку с голыми плечами, открытые шлепанцы на высоченном каблуке, выкрасить волосы в рыжий цвет и идти по улице, не обращая ни на кого внимания. Ощущение свободы после долгих лет заточения.