Разговор этот произошел лет пятнадцать назад. И вот сейчас я его вспомнила.

Однажды меня занесло корректором в маленькую редакцию. Совсем маленькую – офис занимал обычную квартиру в старом доме на Фонтанке. Ну и коллектив, соответственно, был оптимизирован экономным владельцем издания до предела – в нашем теремочке трудились плечом к плечу редактор, художница Ника, верстальщица и рекламщица — обе Верки, большая и малая. Необходимость такого элемента газетной деятельности, как журналист, не помещалась в начальственной голове. Зачем он нужен, если столько разных текстов произрастает на тучной ниве интернета, и всего-то делов – собрать их заботливыми руками редактора. Чтобы не нарваться на месть раскрученных саблезубых авторов, контент умыкался у тихих провинциальных графоманов и в покрытых розовыми девичьими прыщиками лирушечках. В общем, журналиста не было. Зато в отдельном кабинете красило ногти умопомрачительной красоты и глупости созданье, гордо называвшее себя офис-менеджером. Вначале премудрое начальство пыталось обойтись и без корректора, но нудные рекламодатели такой подход признали порочным. Пришлось уступить капиталу.

В первые дни, еще не разобравшись в особенностях редакционной политики, я сильно недоумевала, читая поступавшие от редактора, пожилой простодушной Тамары Николаевны, тексты. Кроме того, чувствовалось что-то странное в отношении ко мне сотрудников. Трудноуловимое – не то настороженность, не то опаска. Точнее сотрудниц – это был типичный женский монастырь. Единственный самец, большой раскидистый фикус Вася, ютился на подоконнике, грустно прижав ладошки-листья к стеклу. Окно, естественно, выходило во двор-колодец привычно угрюмого вида.

Через пару недель, когда все как-то потихоньку вошло в рабочую колею и в перерывах мы дружно гоняли на кухне чаи, я улучила подходящую минуту и спросила – что это было? Девицы переглянулись и засмеялись.

Как выяснилось из их рассказа, я была здесь уже не первым корректором. Причем два предыдущих успели произвести неизгладимое впечатление. Оба, точнее обе, были, как деликатно выразилась Верка большая, херакнутые. Первая посвящала все свободное время обличению козней нечистой силы, и легкомысленные молодые сотрудницы довольно скоро почувствовали себя неуютно. Вторая же отличалась редкой чистоплотностью. Мыла она все. Когда она вымыла под краном купленное в киоске мороженое, девицы решили, что вечный поиск ошибок пагубно влияет на душевное здоровье корректоров.

Но я мыла только руки и фрукты, с нечистой силой же и так всегда на короткой ноге, поскольку постоянно чертыхаюсь, — в общем, все облегченно выдохнули.

Мы очень мило сработались. Народ все был жизнерадостный и не вредный, общие темы – мужики и дети – всегда были под рукой, так что поводов для конфликтов не находилось. Единственное неудобство возникало, когда девицы вспоминали про телевизор. Стоило нам собраться на кухне в обеденный перерыв или на чай-кофе, как они тянулись за пультом. Я не протестовала. Просто стала выходить на обед минут на пятнадцать пораньше. Пила кофе и читала какую-нибудь книжку. Потом вваливались буйные Верки, плюхались на стулья, начинался шум-гам-телевизор. Я мирно брала книжку, чашку и отчаливала в тихую гавань, обратно на рабочее место.

Мои исчезновения не остались незамеченными.

В один прекрасный день, когда я встала и развернулась к выходу, сотрудницы подступили с вопросом – какого хрена.

— Девчонки! Просто я не люблю телевизор, вот и все, — объяснила я.

— Как это? — не поняла Верка большая.

— А… а для фона? – растерянно спросила Верка маленькая.

— А зачем? Вот зачем тебе телевизор "для фона"? Как это – "для фона"? – полюбопытствовала, в свою очередь, я. Тем более что меня действительно давно интересует этот странный феномен.

Верстальщица вдруг возмутилась.

— Потому что я не люблю тишину! Мне в ней неуютно.

— А мне наоборот, — проникновенно пыталась втолковать я. – Хочу слышать свои мысли. Вот тебе – разве этот галдеж не мешает их слушать?

Наступила тягостная пауза.

— Но я вовсе не хочу слышать свои мысли!

— Нет, ну как же все-таки без него? – вступила Тамара Николаевна. – А дома?

— И дома так же.

Девицы сопели. Телевизор орал. Я переминалась с ноги на ногу.

— Ужас… Бедные твои родственники… — наконец протянула Верка большая. — Да ты тиран! Даже тираннозавр!.. Нет, я все-таки не понимаю. Почему?!

И я сделала ужасную глупость. Пустилась в объяснения.

— Ну смотри. Вот он включается — это как если бы вдруг ко мне домой ввалились незнакомые гнусные рожи – о, во-во, вроде этих — и начали завывать, обсуждая новые приключения певицы Валерии или балерины Волочковой. Или Путина с Медведевым. Или еще хуже – сами певицы с балеринами приперлись. И кругом они тычут мне в нос своим грязным бельем, новыми пулялками и всячески производят принуждение к групповому замужеству. А я сижу в своей фланелевой пижамке со слониками, кофе мой стынет, и никуда от них не деться. Короче, мне все это мешает.

— Мешает чему?!

— Думать, — застенчиво ответила я.

И тут в их глазах однозначно прочиталось: "Вот оно! Корректор! Мы так и знали! "

Верка буркнула, помолчав (а все согласно кивали):

— Танька. Ты больная. Тебе надо к психиатру.

— Отчего же мне? Смотрите, вам неуютно в тишине — почему? Да потому что вы не можете остаться наедине со своими мыслями. Так, может, это вам надо к психиатру?

Все внимательно на меня посмотрели.

И Верка членораздельно, внятно пояснила:

— Нет, нам не надо. Тебе надо. ПОТОМУ ЧТО НАС БОЛЬШЕ.

Рассказал мой начальник.

Присутствовал он как-то на офицерской пьянке. Все чин-чином, собрались семейные офицеры, у одного на квартире, с женами и детьми. детей, как водится, спать положили, а сами в зале заседают. Пьют, гуляют — разошлись не на шутку. В итоге, женщинам это все надоело, и они заявляют, шо бросают этих пьяных подонков, и едут развлекаться в своей, чисто-женской кампашке. А шоб мужики не забыли, до какого предела пить можно, оставляют тут им детей. Но с условием: ДЕТЕЙ В ШКОЛУ ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО ДОСТАВИТЬ! Как угодно мол, но шоб дети в школе были!!!

Мужики обрадовались, что бабы свалили: свобода!!!:) И давай пить! Пили, пили, пили, пили, и тут вдруг кто-то вспомнил, что бабы завещали доставить в школу детей, не то будет бааальшой скандал.

Дети в 45 минут, как в казарме, поднимаются по тревоге, одеваются и выводятся на улицу. Зима, темно. Идут на остановку. Ждут автобуса, а его все нет. Мужики начинают "отходить", и они спрашивают детей: на какой автобус садиться знаете? — да. Сами в школу доедете? — да. Оставляют детей, и с чувством выполненного отцовского долга бегут пить дальше!

И вдруг раздается звонок в дверь. Открывают — на пороге — МЕНТ.

— Дети на остановке — ваши???

— Наши.

— А что они делают на остановке в 4 ЧАСА УТРА???

Жизнерадостный американец по имени Карлос Родригес живет практически без мозга. У него нет лобных долей, да и вообще мало что есть в черепной коробке после страшной автокатастрофы. Но он ничем не отличается от других людей… когда носит шапку.

Существует также описанный случай 16-го века, когда анатомировали мальчика, скончавшегося спустя 3 года после тяжелой травмы черепа. При вскрытии у него не нашли мозга. Как он жил эти три года? Ряд ученых полагает, что существует так называемый "брюшной мозг". И действительно, в желудке и кишечнике около 100 миллионов нервных клеток, куда больше, чем в спинном мозге, например. Что до Родригеса, то личность его совершенно не изменилась после того, как у него удалили больше 60% головного мозга, не изменилась память и когнитивные способности. Чем же он думает? Ответить на этот вопрос ученым еще предстоит.

Напомнил недавний анекдот: "В Москву начали возвращаться африканские студенты, сбежавшие в Африку от московской жары".

Но ещё до этой жары был реальный случай на эту тему, о котором рассказывала лет десять назад Кира Пантелеймоновна, профессор соседней кафедры.

— Ещё когда я работала в питерском политехе, на своем факультете была ответственной за производственную практику студентов. Были устоявшиеся связи между институтом и предприятиями, и студентов, как правило, отправляли по известным маршрутам. Но однажды случился сбой: обнаружилось, что нужно распределить целую группу африканцев. Куда их пристроить? Жалко их стало, ведь у нас, на севере, им холодно. Устрою я их куда потеплее. Хоть отогреются от питерских холодов…

— Отправила. Вернулись через пару дней.

— Мы в Африке к такой жаре не привычны. Пошлите нас в другое место…

А отправила я их на металлургический комбинат. Не сдюжили, дети солнца, рукотворного тепла в литейном цехе...

Жара, воскресный вечер 18 июня. Я остановился полюбоваться закатом, никого вокруг. Вдруг показалась забавная пара велосипедистов: впереди пацан лет 8, изрядно запыхавшийся, на велике великоватом для него, еле ноги достают до педалей. Сзади явно отец, здоровенный дядя, но на складном велике для него крошечном, вроде медведя в цирке. Фамильное