Раньше мы жили в очень старом доме — в первом после монастыря каменном строении в нашей губернии. Его построили в середине XVIII века. В 1980-х годах предприимчивые соседи, чтобы получить обещанное Горбачёвым жильё, специально рушили несущие стены на первом этаже. Мама рассказывала, что когда вскрывали пол на коммунальной кухне и подпиливали деревянные перекрытия, стружка летела жёлтая, гнилью даже не пахло. В итоге на капремонт мы так и не попали, дом спокойно стоит до сих пор. А новенькая многоэтажка, в которую мы переехали десять лет назад, уже трещит по швам и потихоньку разваливается.

Недавно смотрел фотографии своего дяди со старшей школы, потом просто фотографии его компании вместе с ним: все весёлые, беззаботные, дурачатся. А мне на душе стало так погано: сейчас все так изменились, серьёзные и немного грустные. Но больнее всего мне стало, когда я понял, что я сейчас в его возрасте с тех фоток, а у меня никогда не было и похожего, уже никогда такого не будет. Ведь у меня нет ни одного друга, а про компанию даже говорить не стоит.

Была у меня большая любовь. Мы не были вместе, но взаимное притяжение было очень сильным (или мне так казалось). Пока мы общались, мне снились такие сны о нем, как никогда ни до того, ни после. Не обязательно эротические, чаще даже мистические, про единение на тонких уровнях и все такое, до дрожи реалистичные. И мое первое осознанное сновидение было о нем.

Разъехались по разным континентам, не виделись десять лет. Я уже давно даже перестала вести с ним мысленный диалог. Но до сих пор, если вдруг хочу повидаться, делаю "заказ" перед сном, и получаю полноценную встречу, иногда с сюжетом или интимом, с разговорами, сожалениями о не сбывшемся. Просыпаюсь в слезах.

Занимались ceксом. И вдруг посреди процесса он, глядя мне в глаза, начал в подробностях описывать, как несколько лет назад его изнасиловали трое ублюдков. Мы никогда об этом не говорили, он не хотел, я и не трогал, а тут вдруг понесло. Мне кажется, я никогда в жизни так никого не трахал и так не кончал. И так паршиво после мне никогда не было. А он — спокойный, как ни в чем не бывало извинился, сказал, что просто хотел меня подзадорить. Подзадорил, [м]лять. У меня дня три было ощущение, что это я его изнасиловал. Попросил больше такую херню не творить, если хочешь поговорить, давай поговорим, но не так же. Чувствую, что я последняя мразь, ведь реально тогда так подхлестнуло, что, думал рассудка лишусь, и до сих пор, как вспомню, так встаёт.