В детстве мама не хотела прокалывать мне уши, поэтому я рисовала себе серёжки фломастерами. По-уродски и коряво. Каждый день. Мама сдалась через месяц.
|
Душевные истории | |
- вверх - | << | Д А Л Е Е! | >> | 15 сразу |
Мой научный руководитель, 70-летний профессор физико-математических наук, обращался ко мне на "Вы". Продавщица из местного магаза — исключительно на "ты". Короче, образование строит между людьми стены: )
Не все люди, которые в общественных местах делают странные вещи, – [бах]нутые. Нас, например, на курсах по ораторскому искусству заставляли делать всякую странную шнягу, чтобы избавиться от боязни общественного мнения. Так я пел песню Шуры в пешеходном переходе, забегал в кафешки и орал первое, что придет в голову.
Никогда не называю людей, которые мне неприятны, по именам. Вместо этого использую всевозможные заменители: "товарищ", "сосед", "женщина", "сожитель". Наверное потому, что прочитал когда-то у Карнеги, что имя для человека – это лучший комплимент. И наоборот: к тем людям, которые мне нравятся, стараюсь чаще обратиться по имени.
Когда родился мой брат, мне было 12. Родители были заняты работой и собой, поэтому обязанности за него легли на 12-летнюю меня. Он развивался быстро, первые шаги сделал в 9 месяцев, мне тогда было уже 13.
Я помню, был май, на улице тепло, он в легком комбинезоне и башмачках; я держу его за одну руку и пытаюсь вести, будто он всю жизнь бегает, а сейчас чего-то упрямится и не хочет идти. Я помню свои чувства: я раздражаюсь из-за его неуверенных шагов и про себя думаю: "Да что ты весь сжался, это же просто!" – и тяну его, тяну. А он вцепился в меня, другую ручку сжал в кулачок, размахивая ей в воздухе, будто пытается за него ухватиться, и очень-очень боится, потому что держать равновесие ещё не получается, но он старается и под моим натиском, потому что я тяну, делает эти шаги.
Сейчас, 14 лет спустя, я плачу каждый раз, когда вспоминаю этот момент. Я знаю, что мое раздражение в тот момент связано со вселенской обидой на мир, потому что 13-летняя девочка не должна воспитывать ребёнка. Мне стыдно, ужасно стыдно, что тогда мне не хватило ума не вымещать свою обиду на нем, – он ведь был такой маленький и беззащитный, и так весь его мир был в моих глазах. Он никогда не хныкал, лишь поджимал губы, так же, как я, когда ему больно или обидно.
Я когда вспоминаю его ту ручку, меня аж трясёт от ненависти к себе. За что я так с ним, почему... Мне кажется, я никогда себя не прощу за тот момент, который он, наверное, и не помнит.