по капотам машин. И тут надо было его срочно спасать, потому что все хотели в буквальном смысле слова оторвать от него кусочек!

В Париже жил миллионер. Узнав, что он в его городе, до смерти захотел заполучить его в гости. Устроил шикарный прием — две с половиной сотни гостей, весь бомонд Парижа. И вот этот миллионер выводит нас на шикарный балкон на втором этаже своей виллы, и внизу мы видим настоящее чудо. Во дворе стоит штук 30 самых новейших и престижных иномарок. И он говорит ему:

— Это я приготовил Вам подарок. Я взял все новейшие модели всех заводов, чтобы Вам было из чего выбрать. Выбирайте любую!

Глаза разбегались! В общем, выбрал он полуспортивную красавицу машину.

Нам перед вылетом в Париж всем дали строгое указание: в полеты его не брать. Но он очень хотел увидеть Париж с высоты птичьего полета. И мы уступили — взяли его с собой в небо.

Полетали. И тут бы нам дальше — молчок. Да я вот не сдержался, вышел после полета и сказал: “Товарищи! Вертолет Ми-6, в котором мы летали над Парижем, пилотировал первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин! ” А пассажиров было много, полон фюзеляж: человек 60-80, с детьми. Ох, что тут началось!

немолодой уже Менделеев отказался от помощи пилота Кованько. "Ждали Менделеева. В 6 часов 25 минут раздались аплодисменты, и из толпы к шару вышел высокого роста, немного сутулый, с лежащими по плечам волосами с проседью и длинной бородой человек. Это был профессор", — вспоминал писатель Владимир Гиляровский. Менделеев в коричневом пальто и охотничьих сапогах неумело влез в корзину шара под названием "Русский". К восьми часам утра аэростат достиг высшей точки — 3800 метров. В корзине ученый произвел целый ряд атмосферных измерений и наблюдений.

Примечательно, что за два дня до полета Дмитрий Иванович составил завещание, в заключительной части которого написал: "Хоронить прошу как можно проще". К счастью, завещание не пригодилось. Пролетев над землей около 100 километров, шар с ученым благополучно приземлился близ деревни Спас-Угол. Так что Дмитрий Менделеев вошел в историю науки не только как создатель периодической системы химических элементов, но и как один из отцов отечественного воздухоплавания. Позже он так вспоминал о мотивах своего весьма рискованного поступка: "Немалую роль в моём решении играло то соображение, что о нас, профессорах и вообще учёных, обыкновенно думают повсюду, что мы говорим, советуем, но практическим делом владеть не умеем, что и нам, как щедринским генералам, всегда нужен мужик для того, чтобы делать дело, а иначе у нас всё из рук валится. Мне хотелось демонстрировать, что это мнение, быть может, справедливое в каких-то других отношениях, несправедливо в отношении к естествоиспытателям, которые всю жизнь проводят в лаборатории, на экскурсиях и вообще в исследованиях природы. Мы непременно должны уметь владеть практикой, и мне казалось, что это полезно демонстрировать так, чтобы всем стала когда-нибудь известна правда вместо предрассудка".

она баловала его, все мои запреты, вроде, не смотреть ночью мультики или не есть сладкое перед обедом, не реагировала. Сын, конечно, больше любил добрую бабушку, а не злую маму.

Я умудрялась и работать, и учиться, и всю себя вкладывать в ребенка — ни одного свидания за десять лет, копила на квартиру (жили с сыном на съемной), заботилась о нем. Когда ему стукнуло десять, я перестала справляться — он мог накричать на меня, убегал среди ночи, чуть что, звонил жаловаться бабушке, которая все ему тут же разрешала в духе "не слушай плохую маму".

Однажды после очередного скандала он ушел, а я обессиленная легла спать. В начале четвертого ночи в дверь постучались — его привели обратно полицейские, очень удивившись моему спокойному состоянию. Они же, видимо, доложили куда следует, и следом нагрянули органы опеки. Сын решил поставить меня на место и стал при них рассказывать небылицы, мол, я бухаю, вожу домой мужиков и на ребенка забиваю. Внезапно появившаяся бабушка все это подтвердила. И вот, встал вопрос о лишении меня материнских прав.

И я внезапно поняла, что сама этого хочу. Не хочу так жить, не хочу терпеть всю жизнь таких родственников и до конца своих дней обслуживать его без какой-то благодарности в ответ. Поэтому я согласилась со всем, не стала бороться за свои права и стала выбивать себе перевод по работе в другой город.

Что тут началось... Когда они поняли, что я не шучу и реально сваливаю, они до смерти перепугались. Сын постоянно плачет, обещает вести себя идеально и не расстраивать меня. Его бабушка разговаривает со мной только елейным тоном: доченька то, доченька се — как оказалось, не хочет она держать у себя дома подростка, ей ведь так хорошо живется одной! Оба давят на меня, обещают все на свете, но я уже перегорела так, что меня ничего не трогает.

Вывожу свои вещи, аренда квартиры закончится в конце месяца — а дальше пусть сами разбираются: детдом ли, совместное проживание ли, словом, за что боролись, на то и напоролись. А я наконец-то заживу по-человечески, мне ведь всего 30 лет!