Тогда, говорит, был в пионерском лагере. 92-ой, наверно, год. Всё уже валится, но система — работает по инерции. По возрастам определяли
в отряды: первый — самые старшие, 15-16 лет. Я во второй попал, 14 с некислым лих[рено]м. Дня два все спокойно проходит, а на третий ко мне подходит камрадо-соседо по палате, нас по четверо селили, и говорит русским языком:
— Тебе через два дня драться.
— С чего бы это?!
— Ну как же, всегда первый и второй отряды типа выставляют бойцов и лупятся до первой крови, или дальше ещё, а потом проигравшие всю смену другой отряд сигаретами снабжают и бабло дают! Ты што, не в курсе?! Вона, гляди
— видишь того татарина, он против тя будет, ты у нас в отряде самый здоровый (а друг тогда уже где-то 62-64 весил, для его возраста — лосяра совсем некислый)
А там татарин такой подтягивается на турнике — раз, раз раз, и этот раз как-то ни фига не кончается. Хотя сам упитанный, но видно — что мышца не от дурного жира, а в плепорцию.
— Ладно, говорю, подготовлюсь. Спасибо, что предупредил. — И сам так на татарина — зырк, зырк мрачно.
На воротах футбольных подтянулся пятнадцать раз — мол, пусть видит.
Показал ему кулак издалека — татарин так голову наклонил и ухмыльнулся непонятно.
Вечерком дрын из забора выломал, на футбольном поле, где, мол, схватка намечалась, кинул под лавку за бордюр, чтобы не шибко заметно было, если что — схвачу да нахлобучу, русские ж в историческом итоге всегда татарам вламывали, и тут не посрамлю честь страны, супостату по балде накидаю, не видать ему дани с русских! Будет тебе взятие Казани, думал.
Он, правда, потом рассказал, башкиром оказался, ну так что же, и Бишкек теперь не брать... или где там эти кочевники живут?!
На следующий день в столовой поутру увидел его, вызвал — поболтать на поле.
Провести решил разведку боем.
Ну, и поцапались через слово, по мордасам друг другу закатали, я дрын вытащил, ни разу не попал, вертлявый, падла, хоть и упитанный, погнался за ним, он мне камнем синяк на ребре поставил. Резвых каких татар стали делать, понятно, отчего иго было! Треснул дрыном ему по башке, промазал, тут, — чую мне как в допу пинок влетел и по шее шмяк. Очнулся тока в столовой, нас туда принесли. Вожатые, суки спортивные, двое — поймали меня, один не расчитал да и приложил со своей тхеквандосской души, кто ж знал, что этих уродов тогда с секции набрали, да эта падла еще и отслужила — как вдарил, так уж и вдарил, потом извинялся, тыж, говорит, дурак с дрыном — чего делаешь — непонятно, зачем — совсем неясно; озверина нажрался, что ли? Ну, так я аккуратно и... чисто на автомате.
Рожа вся припухла, хорошо не убил, говорю. Ты тока заявление не пиши, я тебя прошу, — говорит.
Положили нас в "клубе" — ну, там где шахматы, малый пеннис, - то есть настольный теннис — и прочие развлечения стояли. Ободраны оба, все в царапинах, синяки и прочая фигня, Хакима рядом положили, вожатый — Валера сказал:
— Будете бузить, обоим ноги поломаю.
Про заявление дипломатично промолчал, но было и так понятно — ему проще списать два неустановленных трупа, чем отчитываться за двоих побитых подростков. Ни скорой, ни милиции не вызывали — фельдшер при лагере справилась.
Лежим.
Повариху-вторую дежурной посадили при входе на стуле с газетой. ЧП все же никому не надо, пока — решают своими силами. Да и повреждений — никаких, так, еНдура, за день заживает. С нами, ясно, провели беседу — мол, так не так, родителям шибко не болтать — вы же мужчины уже и все такое.
Растрынделись с Хакимом.
— И как ты меня бороть собирался?
— Ты ваще о чем, а?
— Ну так между первым и вторым отрядом... типа драка... — начал я уже понимать.
— Ты совсем больной? Себе там по голове палкой не бил? Какие драки!
— Ну, Сирожа! Ну, сосед!.. — И пересказываю — мол, так и так.
Хаким-татарин, мудрый оказался. Он сразу сказал:
— Ты тока смотри, чтобы Сирожа раньше времени не смотался.
— Тока в зубы я ему первый буду бить!
— Добро! — весомо заметил сосед, и мы уснули под ночник поварихи.
Заболтались так. Оказывается — соседи, через две улицы живём, то-то думаю, лицо знакомо, после школы видел я его пару-другую раз.
В общем, никто не пострадал. Кроме, конечно, Сирожи, которому табуретками набили пальцы на ногах и два-пятьдесят раза вразумляюще треснули по морде, чтобы больше таких приколов не устраивал.
Койка Сирожи опустела на следующий день, он как раз после сорок первого раза по роже почему-то запросился домой, наверное — дела, индюшка недоенная, или корова непрополотая, хлопоты свои. Туда как раз и перехал
Хаким. А ще через три дня — к нему родители с визитом. И с ними сестра
Хакима, лет ей тогда 11-12 было, Гуля. Гюльнара.
Чего-то зацепились языками, обзывались, "письками" и матюками по-детски дразнились. Водой ее брызгал около машины из бутылки, матушка её нас разнимать кинулась, Хаким её так технично остановил — мол, молодые бранятся, только милуются. Тут мы и утихли, конечно — ага, а то еще запоют "жених и невеста, тили-тили тесто!".
С Хакимом потом крепко срослись, — благо рядом. Гулю каждый день видел, приглашал на свидания.
Выросла девушка.
В 95-ом, мне 17, ей 15 — убегали даже на острова, брал лодку у дядьки, сам грёб, по три дня там отвисали, на Волге ничего не поймать в протоке
- просто нереально, на уху всегда наловишь косынкой. Мама ее кричала — как так, нельзя! Не пущу. В штыки были.
Выпускные, институт, оба с первого курса — вылетели. Он в десант, я в десант.
Обещала ждать.
Хаким-то раньше меня вернулся, стопу оттяпало миной, спасибо ребяткам, вынесли; бодро прыгает на протезе, если не знать, что инвалид — так и не приметишь ни разу, я же говорю резвых татар стали делать нонче, хоть они и башкиры, бусурмане — один фиг, мало им Чудского озера... а, там не про них? Но Хакиму-то как-то похрену, ногу уже не вернуть. Жаль, говорит, нас там, татар не было на Чудском озере — мы б лыцарям етим показали б куда ветер дует, да как в жопу задувает! Два пулямёта... а?
Не было их тогда? Да пох, три залпа из хороших луков — ты вот меня всё татарином зовёшь, а яж башкир! Мы бы их!..
Что сказать?
Это он сдуру себя башкиром считает. А так — русские мы.
— Тока пусть сунутся к нам, — заявляет. — Мы, тока протез пристегнём!
Да дубину возьмём!
В 99-ом, по конце года, так и обженились мы с Гюльнарой.
Тёща, конечно — я вам не позволю! Растила не для тебя!!! Да как...
Тесть молчал, что с него взять, старый подкаблучник.
Хаким тут как треснул кулаком по столу, а как раз сидели впятером за столом.
— Или, мама, — или. Друг мой, уж сколько лет знаю, хуже он Гульке не сделает, а если сделает... Лично прирежу.
— Ну, — говорю, — хоть приятно будет помереть от друга... Не парьтесь,
Анна Геннадьевна, сами понимаете — вот вы когда за татарина замуж...
— Мы башкиры! — рявкнул Хаким. — Ну... наполовину!
Самый главный башкир — тесть - тока кивнул, а маме Хаким тыкнул пальцем на прильнувшею в моему плечу Гулю, и сказал:
— От оно как. — После чего чокнулся со мной полной рюмкой (я же говорю — щас хороших татар стали делать, наливают грамотно, хоть они и башкиры) и закусил салом с чёрным хлебом.
Потом в начале 2000-го, на излёте бесноватых девяностых, открывали магазин с Гюльнарой, приехали нам крышу предлагать, тут Хаким был, на компе игрался в "Дума второго", вышел, рассказал парням такое, что больше никто и никогда не появлялся рядом.
Мы, — говорит, — в 2002-ом первую девочку родили.
Годик — вторую.
Еще годик — сына увидели.
Потом — ещё дочку.
И каждый раз Хаким проставляется в полный рост. И теща балдеет, и радостеет. А тесть, конечно, молчит, и пьет — старый подкаблучник.
Я ж говорю — хороших щас стали татар делать, хоть они и башкиры.
Ну, за дружбу народов!
