У нас в подъезде наркоманский притон. Варят зелье свое и продают, соответственно, наркоманы с утра ждут дозы. Я вышла рано утром после бессонной ночи за молоком. Вид у меня: замученная, с красными глазами, жду молочницу у подъезда. Приезжает наряд милиции (плановая облава у них), наркоманы врассыпную, я стою, и меня, блин, крутят и пытаются запихнуть в бобик. Я ору как резанная, что я за молоком стою. Спасла меня молочница, говорит, я ее знаю, молоко у меня берет, вроде не наркоманка.

В молодости папа играл на гитаре для мамы и пел одну песню, но никогда не допевал до конца. В век интернета грех было не найти её. Песня играла, у мамы ностальгия, текст о том, как парень с девушкой едут в лифте, доходит до восьмого этажа, и мы не расслышали окончание строчки. На повтор — опять не разобрать слов — запись довольно старая. Звук громче, обе наклонились к динамикам ноута, смотрим друг на друга, навострив уши. .. "А на восьмом вертелась на х[рене]..." Стало понятно, почему не допевал.

Лет 25 назад бабушка разговаривала с соседкой, та ей рассказала, что их общая знакомая — молодая женщина — уехала в город работать на панели. Бабушка с невозмутимым видом сказала, что все профессии нужны и по-своему важны, и этой работой должен кто-то заниматься. Соседка была шокирована услышанным, но согласилась, ведь бабушка была авторитетом на их придомовой скамейке. И только через некоторое время бабушка узнала, что работать на панели — означало работать проституткой, а не разнорабочей на строительных лесах.

Было это во втором классе накануне 23 февраля. Нам посреди урока раздали конфеты — шоколадные пирамидки с начинкой и орешком внутри. А я всегда ела конфеты по слоям, чтобы посмаковать. И вот сижу я со своим соседом по парте, в красках нашептываю ему свою технологию поедания и мечтаю, как не спеша буду делать это на перемене. Вдруг понимаю, что весь класс как-то притих, поднимаю голову и вижу, как надо мной нависла учительница. Я её и без того всегда очень боялась: высокая, худая, с холодными глазами и причёской а-ля Пушкин, всё время либо орала на нас, либо подолгу смотрела, не моргая, в одну точку. А тут она мне говорит: "Я вижу, тебя так занимают эти конфеты? Тогда ешь. Мы не продолжим урок, пока ты не удовлетворишь свои потребности". Я дрожащими руками пытаюсь открыть упаковку, она разрывает её напополам, швыряет мне эти конфеты, я, давясь слезами и соплями, запихиваю их в рот и глотаю, не жуя.

Прошло уже 20 лет, а я всё мечтаю найти её и спросить, за что она нас так ненавидела.