И вот раз летом идем мы с Лехой от метро по этому узенькому Арбату. Уже и "Зоомагазин" виднеется, а навстречу небольшая компания молодежи студенческого возраста. Человек, может пять, или восемь, не суть важно. Парни, и две девушки. Все они оживленно общаются, хохочут… Заметная такая компания. И мы идем прямо им навстречу. Не свернуть. Глянул на них, и забыл, о чем мы с Лехой говорили. И он тоже замолчал. Потому что на девушке, которая впереди шла, был надет такой легкий свитерок крупной вязки, навроде рыболовной сети. И грудь отлично было видно. И сосок крупный, и общий силуэт. Она еще так полуоборачивалась к своей компании в разговоре.

Минуя их, с трудом удержался, чтобы не свернуть себе шею.

Прошел, как деревянный солдат Урфина Джюса.

Потом взглянул на Леху. А он смотрел куда-то внутрь себя. ("Я повернул глаза зрачками в душу...".)

Тут я увидел переулок, перпендикулярно отходящий от Арбата, и свернул в него. И побежал. Леха молча бежал рядом.

Мы обогнули квартал, и снова, такие довольные, прошли навстречу этой компании. И опять свернули в проулок, обежали другой квартал, но больше их не встретили.

Это был семьдесят пятый, или семьдесят шестой год.

Очень смело та девушка была одета (или раздета? ) для той эпохи.

Спасибо ей за это!

Распивали из "горла" в тубзике школы. Было стремно, да. Но в 16 лет мозгов не было, от слова "совсем" (иначе купили бы стаканчики), и бутылка была выпита до дна, причем очень быстро. Буквально за 10-15 минут. Удивление наступило, когда мы вытрясали последние капли. За 10 минут? Бутылка? На двух дур? Не может быть. Но в том то и дело, что в горло лился не коньяк, в горло текла амброзия. Мягкая, цветочная, фруктовая, цвета темного каштанового меда, обволакивающая горло амброзия. У нас был катарсис. Во-первых, думаете, мы опьянели? Ни в одном глазу. Во-вторых, что мы сейчас пили? Коньяк? Не похоже. А что тогда? Мы долго стояли в вонючем туалете, оглушенные непонятным событием. Короче, на следующий день часов в восемь утра, обворовав родителей (ну, наврав, что надо, прям очень надо много денег) мы уже ломились в ту палатку. В мечтах мы с подругой уже стояли на ящиках этого "коньяка" и выплясывали джигу. И тут началось… Открылась дверь, и наш горец с палкой наперевес вываливается из ларька. В трениках, волосы на башке всклокочены, желваки ходят из стороны в сторону. И мило так, рычанием, интересуется: "Так это вы вичера у мэня каньак купыли?". И палочкой так поигрывает из стороны в сторону. Мы почти описались, да. А вы бы не описались? Пустая улица, две пацанки, зверского вида мужик с дубиной… В общем, чувак оказался армянином, в первый час рождения которого его отец закупорил глиняную бутылку своего, домашнего, коньяка со словами: "Вот вырастишь ты, мой мальчик, совсем большой, и тогда я подарю тебе эту бутылку, и выпьем мы ее с тобой за здоровье твое…" т. д. Горцу стукнул тридцатник. Папа позавчера прислал обещанную бутылку. Сын вчера сослепу перепутал с другой. Мы с подругой — в тубзике, ага — выжрали ее содержимое. Чума на оба ваших дома! Когда горец немного успокоился, утер слезы и проикался, то задал нам единственный вопрос: вкусно хоть было? Да, дорогой. Вкусно. Прошло двадцать два года, но я помню этот вкус до сих пор, и до сих пор ни я, ни моя подруга чудеснее коньяка не пили.