Учусь в меде. По анатомии препод рассказывает про половую систему. Говорит, что у парней есть остаток женского яичника, а клитор -рудиментарный мужской пенис. Мой одногруппик не выдерживает и на всю аудиторию: "[м]лять!" Препод: "Да, вот такой вот пи[c]ец."

Сестра у меня — балерина. Все носятся с ней как с тухлым яйцом: ах, ей нужно беречь ноги (руки, спину, жопу)! ах, у нее диета! ах, в театре интриги! Последнее время, приходя с работы, только и слышу подробности очередной свары в театре, истерики нашей примы и причитания всего семейства о бедной талантливой девочке, которую загрызли завистливые бездарные стервы.

Поскольку Великая Роль, из-за которой, собственно, идет грызня, — это вторая слева в танце маленьких лебедей, а театр, мягко скажем, не Большой, то после смены сочувствовать этой трагедии мне сложно. Вследствие чего при каждом удобном и неудобном случае слышу, что я черствая бездушная особь, не способная понять муки высокого творчества.

Кстати, работаю я в реанимации. Ожоговой реанимации. Детской ожоговой реанимации.

Бывают такие сны, после которых просыпаешься и тебе кажется, что снилось что-то очень важное... гениальное, великое. Но сон не помнишь, а это ощущение остается.

Однажды я поставила себе цель — после такого сна проснуться и все запомнить. В одну прекрасную ночь я вижу этот сон, вырываю себя из сонного плена, тянусь за телефоном, который лежит у кровати, коротко записываю и засыпаю. Наутро с безумным трепетом открываю заметки и читаю: : "Капроновые колготки лучше сушить феном".

Знаете, какой вопрос меня бесит больше всего? Когда я сажусь в поезд, звонит мама и спрашивает: "А кто у тебя соседи?" Да, мам, я такая сижу, смотрю на них и начинаю обсуждать по телефону: "Ну тут тетка лет 50, с обшарпанными ногтями, мужик с перегаром, а сверху девочка студентка, на вид нормальная".