там человек двадцать людей, беженцы. Мотор не работает, руками машут. Вид у них, прямо сказать, специфический. Подходить сильно близко и тем более брать на борт никакого желания не испытываю, учитывая присутствие на яхте жены и ребенка. Ложусь в дрейф и вызываю Костгард по радио. После кучи вопросов просят подойти ближе и оценить состояние их лодки и людей. Подхожу, оцениваю, сообщаю им. Указание — держаться рядом, без видимой опасности не приближаться, дожидаться спасателей. Что и сделал. Дальше целая операция, прилетел самолет, потом спасатели подошли из Испании. Со мной постоянно поддерживали связь — настоятельное требование — не уходить, но и не приближаться. Итог — 5 часов участия в операции и грамота от Kостгарда за спасение терпящих бедствие на море (потом, по почте). Погода была хорошая. Признаюсь честно, после всех историй с ограблениями и захватом яхт брать этих товарищей на борт не хотел и не взял бы, если бы вдруг совсем тонуть не начали.

Когда всех бедолаг подняли на борт спасательного корабля, со мной связался его капитан и передал благодарность от спасенных мне, что их не бросил и вместе с ними ждал спасателей. Сам тот капитан сильно благодарным не выглядел. "

и приютил артиста.

Целую неделю Хенкин скрывался на квартире композитора. Однажды вечером он не выдержал нервного напряжения и заявил, что пойдет и сдастся добровольно. Богословский успокаивал друга, убеждал не совершать опрометчивые поступки. Хенкин не соглашался на доводы композитора. Тогда

Богословский предложил еще раз съездить на квартиру артиста — вдруг за неделю что-нибудь изменилось.

Друзья подошли к квартире Хенкина и увидели на двери печать с государственным гербом. Артист попрощался с композитором и собрался идти на Лубянку. Богословский в ответ достал из кармана медный пятак и приложил к печати — гербом вниз. Хенкин понял, что стал жертвой жуткого розыгрыша и решил отомстить.

Через несколько месяцев эта сладкая парочка хорошо "приняла на грудь" в ресторане Дома Актера, где просидели до закрытия. Выйдя на улицу Хенкин предложил продолжить застолье в ресторане аэропорта, который работал круглосуточно. Там Хенкин так "накачал" своего друга, что тот отключился. Хенкин на себе дотащил Богословского до самолета, улетающего в Киев, договорился с экипажем. Он отдал летчикам все деньги, которые нашел у Богословского и забрал себе его паспорт.

Летчики после приземления в Киеве на руках вынесли Никиту и усадили на лавочку напротив здания аэропорта. Вскоре Богословский очнулся и не понял, где он оказался. Поэтому он "поймал" такси, убедил шофера, что заплатит когда доедет до дома и назвал адрес. А теперь вспомните "Иронию судьбы" — названия улиц в разных городах СССР совпадали и таксист увез

Богословского. Как композитор смог выбраться из Киева — история умалчивает.

различий. Это однозначно. Та же активно везде пробивающаяся седина, затрагивающая не только волос, но и усы со щетиной бороды. Такие же морщины. Так что в чем оно единение с природой, несущее долголетие и здоровье, вопрос для меня завис.

После долгих разговоров — "как ты, а ты как? , а помнишь, а ты помнишь? " темы стали ближе к насущному и на его вопрос — "чем хочешь заняться во время приезда? " у меня даже мысли не мелькнуло пройтись по своим бывшим любовницам. Я ведь тоже иногда смотрюсь в зеркало, поэтому не хотелось пугать и пугаться самому. Пусть будет так как помнится. А вот посетить друзей, посмотреть поселок желание было. А еще вспомнитьб как брат иногда все же вытаскивал меня на рыбалку.

Правда, как выяснилось, от поселка остались крохи. С четырех тысяч населения он скатился уже до четырехсот. А друзей осталось еще меньше. Поэтому оставалась надежда, что у брата найдется еще одна удочка и болотные сапоги с рюкзаком. Все это конечно нашлось. Но только когда он все достал, вдруг посмотрел на меня очень внимательно.

— А ты вообще с какой целью рыбалить собрался? — вдруг поинтересовался он.

— Да ни с какой, — опешил я, — побегать по речке, да гольца подергать.

— А, ну тогда ладно, — забрасывая на плечо карабин и заводя "квадрик", произнес он, — поедем к зимовью, там по Унже и 76-му ручью побродим.

— А чего ты карабин прихватил? — не понял я, — медведь что ли достает?

— Да не, с медведем мы в тандеме, это для туристов.

— Каких туристов? — все больше опешивал я.

— Да встретил у зимовья в прошлом году по осени. Приезжаю, а они на устье Унжи расположились. Уже пару десятков раз бредень завели. Штук двести самочек уже выпотрошили. Трое приезжих и один наш местный. Хорошо, карабин всегда при мне, заставил разуться.

На мой удивленный взгляд пояснил:

— Босиком-то по лесу и тундре далеко не убежишь. Сказал пристрелю. Откуда-то от вас, с запада. Бочонок под икру приготовили. Но походу и бочонок и бредень наш местный им подогнал.

— Я не понял, ты что, в рыбоохрану что ли устроился? — не понимал я.

— Да нет, конечно. И сам иногда браконьерю. На зиму рыбка-то нужна, а то и тебя угостить нечем будет.

— А что же тогда на них попер, жаба даванула что ли? — все еще не находил я объяснения.

— Понимаешь, братан, я здесь живу. И за всю жизнь рыбу никогда не потрошу, да и лишнего не беру. Только то, что можем съесть. У меня ведь сын Антоха здесь тоже остался. Правда, в городе, но как только отпуск — сюда приезжает. Да и внук тоже подрастает. Чо ж они-то ловить будут, если туристы все выгребут. В общем, если бы взяли вместе с рыбой, слова бы не сказал. Но столько не унести.

— Понятно, — наконец-то сообразил я.

— Ну, а дальше-то чего, пристрелил?

— Да нет. Сказал, что если не сожрете, тогда точно пристрелю. Местный подтвердил, что так и будет. За три дня, пока рыба уже тухнуть не начала, они ее и варили и жарили и даже шашлык делали. Наелись наверно на всю оставшуюся жизнь.