Давно это было.

Возвращаюсь в электричке в училище из увольнения. Вдруг вижу — дружок мой по кличке "Лётчик" сидит, скучает у окна. Присаживаюсь рядом, "Здорово, — говорю, — Лётчик" и замечаю, что он пьян просто в жопу. И вот он мне заплетающимся таким голосом говорит:

— Слушай, а хто ета, ик... сегодня того, ик... дежурный по курсу?

— Капитан Гордиенко, — отвечаю, — И как же ты в таком виде будешь ему докладывать?

— А я ета, ик... чё, такой пьяный? Чё, ик... заметно?

— Лётчик, да ты же просто лыка не вяжешь.

Тут он мне говорит, что он на этом деле попасться никак не может, потому что его лишат увольнения, а в следующий выходной у него какое-то важное мероприятие, и всё такое... И просит меня порепетировать с ним рапорт капитану. И вот начинаем мы репетировать.

— Трищ ктан, — начинает выводить мой бухой друг, — Крсант Ткачнка с гродскова вольненья приыл, ик... Во время, ик... вольненья змечаний не имел, ик... Ну как, нормальна?

— Тьфу, чёрт, — говорю я,- Ты, во-первых, прекрати икать, а во-вторых, не глотай согласные, а то сразу видно, что пьян в дым.

Лётчик сконцентрировался, задержал дыхание и выдал:

— Таварищщщ ка-апита-ан, ка-арсант Ткаченко из гара-адскова-а ува-альнения прибыл. Ва-а время ува-альнения за-амечаний не имел. Пойдёт?

— Нет, — говорю, — видно, что ты гласные нарочито тянешь. Говори спокойно, расслабься...

Короче, до самого Голицыно Лётчик на весь вагон орал слова волшебного заклинания, которое должно было ему помочь избежать сурового воинского наказания за пьянство.

При подходе к дивизиону, Лётчик, набросав в пасть припасённых мятных таблеток, вызвался идти на доклад первым. И ведь пошёл. Я, с замиранием сердца, жду снаружи. Ровно через полминуты сияющий Лётчик вываливается из канцелярии и, гнусно хмыкнув, идёт переодеваться. Я ничего не понимаю — ведь то, что он пьян, мог не заметить только слепой и глухой. Захожу на свой доклад, открываю рот и вижу... за столом сидит дежурный капитан Гордиенко... пьяный не в жопу, а просто в две жопы.

Еду я на днях по объездной вдоль залива (Кольского). Впереди — камаз-самосвальчик.

А ночью дождик прошел неплохой, и кузов у него полный водички, с краев покалывает. И, видимо, машина-то совхозная, так как явно до этого навоз возила. Тему я просек и держусь спокойно позади метрах в тридцати — обогнать никакой возможности. Грузовичок, не торопясь, едет, со светофоров понемногу "водичку" выплескивая. За моей "восьмерочкой" — вчера помытой по причине лета — уже хвостик легковушек пристроился... Вдруг наблюдаю в зеркало — позади явно нервничает и торопится кто-то. Одного обошел, третьего, вклиниваясь в несуществующие просветы. Вот он за мной уже.

Белая японочка, отполированная, хоть и не дорогая. Мужик дергается — не нравится ему, что не тороплюсь я вплотную за "Камазом" пристроиться — две машины кряду обогнать попроще.

Резко обходит, и явно свое пренебрежение демонстрируя, отжимает меня.

Пропускаю спокойно — прошло мое время тупого лихачества и борьбы за полосу.

"Камаз" на подъеме у светофора встает не спеша — японка за ним. Я — подальше.

Зеленый. "Камаз" трогается. "Девятый вал". Прямо торопыге на беленький капот.

Да, мужик аж заглох от досады — долго мы его всем рядом объезжали.

Noone?

Эпиграф. У верблюда 2 горба, потому что жизнь – борьба.

Лето. Жара. Придорожная автозаправка с небольшим магазином.

Входят трое: парень, девушка и женщина. Девушка в телефоне. Парень быстренько прошелся по первому ряду магазина. Вернулся, несет воду: бутылку 0, 5 отдает женщине, девушке – 2-х литровую воды. Женщина, недоуменно смотря на 2-х литровую бутылку спрашивает:

— Зачем так много? Нам же недолго осталось.

Парень, не останавливаясь:

— Так она пьет как лошадь, — и пошел дальше по второму ряду.

Возмущенная женщина поворачивается к девушке и начинает выговаривать:

— Почему ты позволяешь так с тобой обращаться, он же тебя оскорбил…

Девушка, с 2-х литровой бутылкой под мышкой, не отрываясь от телефона:

— Мама, словом "лошадь" нельзя оскорбить. Лошадь умная, работящая, красивая.

Все также в телефоне, через небольшую паузу добавила:

— Хотел бы оскорбить, назвал бы верблюдом.

31.12.24. Тихо выла электричка ярославского направления, унося в бескрайнюю снежную даль. А я стоял в тамбуре, любуюсь пролетающими сосново-березовыми пейзажами. Вдруг из салона вышла молодая женщина с красивыми, но суровыми чертами лица. Левой рукой она прижимала к груди младенца, правой вела за собой девочку лет пяти с бантиками. Не останавливаясь в тамбуре, мгновенным движением не успел заметить какой руки распахнула дверь, ведущую в соседний вагон, решительно вступила в проход. Оттуда загремело и залязгало, зацокало на стыках.

Девочка остановилась:

— Мама, я боюсь!

Та обернулась:

— Как это боишься? Ты же смелая и храбрая!

— Я?! — удивленно спросила девочка.

Но поразмыслив немного, добавила — Точно! Я такая и есть!

Храбро и смело вступила в проход. Дверь за ними тут же захлопнулась. А я остался с мыслями, что мы в сущности такие, какими нас хотели бы видеть любящие родители, насколько это вообще в наших силах.

В 1989 году канадскому вратарю Клинту Маларчуку лезвие конька разрезало шею, повредив сонную артерию и яремную вену. В результате повреждения яремной вены, кровь ручьём полилась на лед. От этого зрелища 11 зрителей потеряли сознание, двоих хватил сердечный приступ, а троих хоккеистов стошнило прямо на льду. Единственным человеком на стадионе,