Продолжаю выкладывать рассказы Павла Селюкова, которые по формату подходят к разделу "Истории"
Лепое утро
Пролетарка. Обычная двухкомнатная квартира. В спальню входит девушка. Она сняла с головы расписной платок и держит его в руках. На кровати лежит мужчина. Он только что проснулся и зверски потягивается.
— Исполать тебе, Сашенька!
— Привет, Марина.
— Добре ли почивал?
— Нормально.
— Утро-то какое! Садись, кашкой тебя попотчую.
Завтрак. Саша ест, Марина сидит напротив, подперев подбородок ладонью.
— Вкусно тебе, солнышко?
— Вкусно.
Марина подходит к окну. Из него открывается вид на сосновый бор. Весеннее солнце золотит густые кроны. Неожиданно она громко восклицает:
— Ох, лепо-то как! Красота Божия! До чего же хорошо жить на белом свете! Иди сюда, Сашенька, полюбуйся!
— Я ем.
— А ты все равно полюбуйся! На такую красоту грех не полюбоваться
— Ладно.
Саша подходит к Марине. Встает сзади. Смотрит в окно. Обнимает девушку за талию. Нюхает затылок. Гладит живот. Нежно целует в висок.
— Ох, и любо, милый! Ох, и...
— Всё. Хватит.
Саша возвращается за стол. Марина смотрит на него с недоумением.
— Ну чё ты смотришь, Мара? Весь год по клубам, а как пост — начинается. Полюбуйся, лепо. Нах[рен] твоё лепо! И кашку туда же. Любо ей! С каких, интересно, пор? Ты стриптизерша, [м]лядь! Я тебя в Пасху боюсь, понимаешь? Христом Богом прошу — завязывай!
Вдруг Саша замолкает и потрясённо говорит:
— "Христом Богом"... Охренеть. Вот что ты со мной делаешь, Мара?
Саша зажимает рот и убегает в комнату. Марина поворачивается к окну и шепчет себе под нос:
— Прости его, Господи, неразумного…
Новые истории от читателей | | |
* * *
У нас не любят понятие "удобный человек". За этим подразумевается кто-то бесхребетный и ведомый. Но есть и другое понятие этого словосочетания. Это иной, другой тип людей, которые уникальны и их на самом деле немного.
Это по-настоящему удобные люди.
Хотя слово "комфортные" подойдет больше.
В их компании комфортно почти всем. Они не оценивают,
не выискивают, не ищут выгоду или подвох, не копаются в твоей душе и не додумывают за тебя. И даже если общаются с вами ради деловой выгоды, это происходит гармонично, потому что вы будете знать его цели. Они обычно честны и прозрачны в своих действиях. После таких людей не хочется проветривать квартиру адраспаном, потому что они приходят в гости с позитивной энергетикой, одаривая добрыми словами хозяев и пространство. И ты абсолютно точно веришь в их намерения.
"Комфортные" люди обычно интересуются вами при общении, вы чувствуете их присутствие и вовлеченность, но в границах, так как они не задают неудобных вопросов и создают атмосферу доверия. Не провоцируют, не раскачивают, и даже не подкалывают вас, какими бы близкими вы ни были. Они сохраняют уважение к вам даже, когда вы случайно или намеренно ведете себя, как [ч]удак.
Но чем чаще вы ведете себя, как [ч]удак, тем дальше будут держаться от вас "комфортные" люди. Потому что комфортные люди — это обычно люди с высоким чувством собственного достоинства. Собственно, поэтому они и комфортные. Им комфортно с собой.
Иметь в жизни "удобных" людей привилегия. Быть удобным, по-настоящему удобным и комфортным — или врожденная великая дарованная чуткость и идеальные границы либо большая работа над собой.
P. S. Почти все люди, которые убеждены, что они удобные, а другие этим "пользуются" — на самом деле люди со сложным характером и претензиями к окружающим, а главное к себе.
По-настоящему удобным людям удобно со всеми. И вполне комфортно живется с людьми, потому что людей они любят.
Гульжан Накипова
* * *
Родина самурая.
Из аэропорта их привезли на двух машинах. Восемь человек рейсом "Токио — Москва" прибыли для реализации давней мечты. Худощавые, небольшого роста, в дорогих костюмах, с одинаковыми дипломатами, в идеально чистых ботинках. Там, где грязь либо засохла, либо замерзла – до блеска начищенная обувь смотрелась особенно нереально.
"Макото Миядзаки" — протянул мне руку старший из них, слегка наклонившись вперед. Не слишком низко, но так, чтоб была видна макушка – вспомнил я уроки японских поклонов. Каюсь, сначала я их не различал – черноволосые, узкоглазые, миниатюрные, без возраста. Они ждали медведей, балалаек, снега до пояса и держали в голове единственную формулу: "Русский = раздолбай". Однако упрямые расчеты показывали, что открытие собственного производства в России сократит их расходы на поставку.
График запуска был расписан по дням. Японцы сняли ангар для производства, завезли оборудование, наняли персонал через кадровое агентство и пригласили команду бизнес-тренеров с головного предприятия. Их главным условием было отсутствие русских в управленческом аппарате. Высокое качество и безупречную репутацию мог обеспечить только японец.
Макото петрушил персонал с первого дня. Утренние построения, разнос бригадиров, депремирование сервис-инженеров, увольнения за опоздание. Упаковщики и операторы должны быть на рабочем месте за 15 минут до начала рабочего дня. Русский зам, выполняя поручения, научился бегать. В свои 60. Были и интересные особенности японского менеджмента. Нельзя смотреть в глаза, нельзя держать руки в карманах, нельзя отвечать на вопросы (они риторические). Людей с лишним весом на работу не брали. "Толстый – значит ленивый! " — Макото был непоколебим. Он отслеживал чистоту, систему и точность на всех направлениях. Начались показательные карательные операции. Макото был убежден в том, что русский сносно работает, только когда до смерти напуган. Дух персонала начал неуклонно падать, производительность — снижаться. В раздевалках росло возмущение. Первый звонок прозвенел, когда всех лишили планового отпуска. Тихий саботаж. Как же иначе. Русские инженеры аккуратно вывели из строя оборудование и весь день делали вид, что пытаются исправить поломку. Месячный план пошел псу под хвост. Я знал, кто это сделал. Не сдал, однако сам навалял от души. Ситуация складывалась патовая. Японцы понимали, что уже не управляют процессом, и русский персонал их не слушается. Я понимал, что сейчас начнутся массовые увольнения. Надо начинать переговоры.
Я стоял в его просторном кабинете и терпеливо ждал, пока он проорется. Макото мешал японский язык с английским, добавлял русский мат и периодически переходил на визг – пейзажная смесь… Отрывками я понимал, что Россия – болото, русские — необучаемые дикари, а у меня кисель вместо мозгов. Наконец он выдохся и плюхнулся в огромное черное кожаное кресло. "Говори! " — его темные в узких прорезях глаза уставились на меня в ожидании. И мы начали делить сферы влияния… "Если параметры производства снизятся хоть на четверть процента, я тебя уволю! " — крикнул он, когда я уже выходил из кабинета. А через пару дней из головной конторы мне позвонил экономист (давний друг по деловой переписке) и предупредил: "Под тебя копают. Подняли диплом, проверяют специализацию факультета, названивают бывшим работодателям. Для японцев несоответствие специализации диплома и занимаемой должности– это основание для увольнения. Держись". Вот сцуки узкоглазые – отчего-то разозлился я. Тогда я еще не знал, что всего через месяц Миядзаки-сан будет хвастаться перед очередной японской делегацией, что на него работает специалист, который раньше проектировал русские самолеты.
Тем временем ситуация стабилизировалась, и наши показатели плавно и неуклонно поползли вверх. Я был посредником между русской и японской сторонами. Наши добровольно указывали сомнительные блоки, и мы их списывали на тестирование, экономя на случайных выборках для теста и блокируя возможность попадания брака клиенту. Мои упаковщицы стали улыбаться, а сервис-инженеры перестали заливать стресс кофе.
Мы стали сближаться с Макото. С противоположных полюсов мы шли навстречу друг другу. Он становился мягче, я — жестче. На деле Макото Миядзаки оказался невероятно щедрым, мудрым, эрудированным и интересным человеком. Он учил нас рисовать и расшифровывать иероглифы, рассказывал о четырех алфавитах в японском языке, заказывал неведомых рыб из Японии, показывал, как правильно готовить и есть креветки, учил особой гимнастике. Он ел репчатый лук как яблоко, приговаривая "Осень похош на наш имбир!". Обожал борщ и оливье. Он двадцать лет прожил в России, его три сына выросли без него, Макото летал в Японию всего дважды в год — на новогодние праздники и две недели в июле. Ему было 63, когда его руководство наконец предложило вернуться на родину и продолжить работать на местном предприятии, или уйти на пенсию. Он отказался. Он сказал, что больше не может работать с японцами. Он будет работать с русскими.
* * *
Это было в универе на экзамене. Были на мне замечательные узенькие резиновые такие джинсики. С застёжкой на молнии и пуговкой вверху на поясе. Ну вот. Взяла я билет, сажусь. Чувствую, в области живота какую-то лишнюю свободу. Молния расстегнулась — разошлась. Какие тут уж ответы на вопросы!
Силюсь незаметненько под столом застегнуть молнию. Минут пять возни. Чем привлекаю внимание препода. Подозревает, что я там прячу шпору. Подходит. Говорит мне: "Встаньте!".
Я сдуру вскакиваю и роняю листки и билет. На пол. Зачем-то наклоняюсь их поднять...
Дальше — почти неизбежно отрывается верхняя пуговица. Джинсы резиновые — немедленно слезают с попы, демонстрируя всем мои чудные чёрные кружевные трусики. Экзамен остановился. Публика ждёт продолжения банкета.
Подтягиваю штанцы, как могу, и плюхаюсь на стул. Препод всё понял. Народ ржёт.
— Идите, Лисицина. Пять. В следующий раз приходите с шестом...
* * *
Встречаемся с девушкой уже второй год. С ней чувствую себя как дома везде, люблю ее безумно. Она заботливая, умная, целеустремленная, красавица, хорошая хозяйка, очень меня любит. Но есть нюанс — в ceксе она сдержана. Две-три позы, всегда одно начало и один конец. И ей этого хватает. Пытался с ней поговорить об этом — соглашается попробовать новое, но когда доходит до дела — просит "как обычно". И так всегда. А мне хочется нового с ней, хочется доводить ее до орг@зма ярче и новыми способами. Бывшая, которая была до нее, по всем личным качествам уступает моей любимой. Но в ceксе она была оторва. Смотрела п@рно, чтобы изучить что-то новое, предлагала классные идеи, не стеснялась ничего. И я все понимаю, готов идти на текущие условия ради любимой. Но так периодически хочется трахнуть бывшую, чтобы все как раньше с бурей искр в постели. Никогда ей не напишу и не позвоню, лучше подрочу тихонько. Но как же иногда хочется...