Это имя прицепилось к нему ещё в младенчестве, когда пушистый комочек только появился в нашем доме и полной грудью познавал мир. Тогда никто не мог и подумать, что этот найденыш вырастет в настоящего пацифиста, будто бы пришедшего в этот наш грешный мир с миссией примирения. За всю свою кото-жизнь Кис ни разу не обидел человека ни когтем, ни зубом, даже нечаянно не поцарапал с одной лишь оговоркой.

Хотя, если быть честным до конца, один поучительный случай всё-таки был. Как-то вечером, валяясь на кровати, я почувствовал, как Кис чинно расхаживает по моей груди — обычное дело, не придаёшь значения, ведь Кис всегда был олицетворением миролюбия. Но тут в комнату вбежала дочка, ловкая и озорная, и с детским любопытством потянула кота за хвост. Тут уж сработал древний инстинкт кота — чтобы не упасть, Кис выпустил когти, вцепившись в первое, что ему попалось, — в мою кожу. От воспоминания о тех кровавых царапинах до сих пор становится немного не по себе. Но кого винить? У кота — чистая физиология, у дочки — чистая непоседливость. В итоге "словесные люли" достались конечно же дочке, а Кис остался при своём пацифистском авторитете.

Если бы мы с самого начала подозревали о такой душевной мягкости нашего кота, его следовало бы назвать иначе — скажем, Леопольдом, чтобы каждый день озвучивался старый и мудрый призыв: "Ребята, давайте жить дружно! "

Возраст Киса так и остался для нас загадкой. Его маленьким и промёрзшим котенком подобрала дочь возле какой-то городской помойки, а домой принесла с горящими от волнения глазами. К тому времени, как в нашем доме появился Митя, Кис уже был взрослым, сытым и степенным котом.

Миттельшнауцер в общем-то — порода бойцовская, с набором инстинктов, против которых идти невозможно. Ныне, поглаживая Митю по мохнатой голове, понимаю: по всем законам собачьей природы должен был он считать кота врагом злейшим. Я помню, как однажды застал их вместе на кухне: Кис с достоинством ел из своей миски, а щенок, решив заявить о характере, подкрался к самому загривку кота, попытавшись в игре перегрызть тому шею. Но вышло довольно комично — щенок был похож то ли на медвежонка, то ли на бегемотика, и нападение выглядело нелепо и безобидно. Кис же, как истый философ, даже не обратил никакого внимания на этот инцидент и продолжил свою трапезу, словно ничего не произошло.

С этого дня главным воспитателем Мити по сути стал Кис. Каждый раз, когда дом опустевал (кто на работу, кто на учёбу) именно кот оставался наставником щенка. Воспитание получалось специфическим — Митяй начал искренне верить, что все коты на свете — его закадычные друзья. Но уличная реальность быстро внесла коррективы — встречные коты вовсе не разделяли теории дружбы и нередко вставляли Мите "по первое число" своими когтистыми лапами. Впрочем, это не поколебало веру Митяя в доброту окружающего его мира.

Они часто спали вдвоём, обнявшись и свернувшись калачиком на ковре. Но стоило мне лишь попытаться сфотографировать эту идиллию, как кто-то из них тут же просыпался, и сладкая парочка распадалась без следа. Увы, лучшие кадры так и остались только в моей памяти.

Живём мы на первом этаже, а строители нашего старого дома, видимо, полагались на безропотность жильцов и не особенно беспокоились об изоляции — под подоконником кухни в полу зияют щели между железобетонными плитами, через которые к нам заползают не только тараканы и иногда даже крысы. Однажды крысиная семейка устроила логово под нашей ванной. И вот, когда миролюбивый Леопольд впервые столкнулся с такой группой пришельцев, он, видимо, ощутил нравственное потрясение. То ли собирался свести счёты с жизнью, то ли просто решил, что спокойствие дороже. В тот же самый день, не попрощавшись ни с кем (даже с Митей) кот спрыгнул с балкона и ушёл в таинственную неизвестность. Таким вот образом Кис исчез из нашей жизни, оставив тем не менее в нашей памяти свой образ мудрого и кроткого наставника.

Для удобства нашего кота на балконе всегда стоял старенький стул — не просто предмет мебели, а особенная промежуточная ступенька между теплым домашним уютом и неизведанными просторами внешнего мира. С его помощью Кис ловко запрыгивал на балконные перила, чтобы, причудливо изогнувшись, скользнуть вниз на землю и раствориться в пыльной траве газона. Мы естественно не убирали этот стул, даже когда дни шли один за другим без единой вести о нашедшем свое приключение коте — кто знает, вдруг однажды он решит вернуться домой, и стул снова окажется ему полезен?

Я частенько стоял на балконе, подолгу куря рядом с этим стулом. Спустя какое-то время ко мне стал присоединяться уже повзрослевший Митя. Он с удовольствием, одним прыжком, вскакивал на стул, уверенно ставил передние лапы на перила и принимал вид настоящего философа, устремив вдаль задумчивый взгляд. Можно было подумать, что он тоже вышел покурить за компанию и подышать свежим воздухом, а не просто быть рядом. Я никогда не мог игнорировать этот забавный спектакль, почухивал Митяя за ухом ласково приговаривая: “Ну что, Митяй-негодяй, доволен? ” — и он, хитро щурясь, улыбался во всю свою псиную пасть, мотал своим обрубком хвоста, а язык весело свешивался набок. Признаюсь, и мне тоже всегда были дороги эти минуты нашего с ним немудрёного уединения.

Однако вскоре выявилась простая, но горьковатая истина — Митяй-негодяй совершенно не переносил одиночества. Пока рядом был кот, пока существовала эта невидимая ниточка собачье-кошачьей компании, всё было спокойно — щенок знал, что не один в этом мире. Но стоило нам всей семьёй — трем составляющим его маленькой вселенной — разом покинуть квартиру, его настигала такая буря тоски, что стены сотрясались от душераздирающего воя, а соседи становились невольными свидетелями истерики отчаявшегося пса. Я поначалу отмахивался: да что вы, у нас дома всё спокойно всегда было... Но потом, сопоставив события, я понял, с тех пор как Кис исчез, дом опустел не только для нас, но и для Митяя, который остался без своего основного бессменного и молчаливого наставника.

приволок пса значительно больше шпица, уверяя, что с большим трудом купил его у какой-то бабули, уговорив ее и обещав ей подарить фотокарточку Марчелло Мастроянни. Заплатил какие-то астрономические, по его рассказам, деньги. И таким образом у нас появился этот пес. В общем, для шпица он был великоват. Но мы посмотрели, что Лена Сафонова, игравшая главную роль, девушка крупная, и с маленьким песиком она бы выглядела в наше время немножко не так, как бы нам хотелось, так скажем.

Пса звали Яша. По крайней мере, так нам сказал этот человек. Впоследствии уже выяснилось, что этот пес абсолютно дворняжный, с тяжелой судьбой, вероятно, боевой. Но тем не менее пес оказался в работе потрясающий. Во-первых, он сразу понял, кто главный, и прибился к итальянской продюсерше, Сильвии Чекки Д’Амико. Ни Михалков, ни Мастроянни его не интересовали, он сразу понял, что в этой невысокой женщине весь смысл.

Снимался пес потрясающе. Действительно, ни одного дубля из-за него не было испорчено. Нужно было спать – он лежал. Сильвия его укладывала, гладила, и он лежал. Длинная сцена, панорама, потом какая-то актерская сцена шла у Мастроянни с Сафоновой – пес лежал не шевелясь. Как он это все понимал, не знаю. Видимо, перспектива прекрасного будущего, которое он уже подозревал, заставляла его усмирять свой нрав.

Постепенно у Сильвии он отъелся. Съездил в Кострому, потом съездил в Петербург. И потом он уехал в Италию, съемки закончились там. И там же он и остался. Сильвия – она дочь очень известной сценаристки Сузу Чекки Д’Амико, автора, в частности, "Римских каникул", "Похитителей велосипедов", многих картин Росселини. В общем, такая гранд-дама итальянского кино. Она очень властная женщина была. У них до этого жила какая-то собака, которая очень тяжело и долго умирала. И Сузу сказала, что больше у нас собак в доме не будет. То, что она говорила, было категорично. И когда появилась Сильвия с Яшей (у них была двухэтажная квартира), то бабушка ей сказала: на второй этаж, и чтобы я его не видела.

Яша сразу все понял. Когда приходил с прогулки, он сразу бегом бежал на второй этаж. Но длилось это недолго. Однажды гулявшая с псом бонна-филиппинка принесла его на руках, трясясь от ужаса, и сказала, что совершенно неожиданно он вдруг спрыгнул с тротуара на проезжую часть и попал под велосипед. В травмах, помятый, ну, естественно, куда его тащить на второй этаж. Она его положила прямо в прихожей. Бабушка, при всей своей суровости, не чужда была и некоего человеколюбия, или собаколюбия, в данном случае.

Она подошла и первый раз его погладила. Пес вяло помахал хвостиком, благодарно посмотрел. Потом приходил ветеринар. И пес в течение недели примерно лежал на диванчике. Когда я примерно через три недели опять появился в этом доме, пес уже валялся на первом этаже на диване уже у Сузу. На Сильвию он смотрел примерно так же, как на бонну, с ним гулявшую. Он переменил хозяйку. Он был ухоженный, он был мыт шампунем, от него пахло лучше, чем от хозяев в этом доме. Пес прекрасно питался.

Потом я уехал. Прошло какое-то время, я опять оказался в Италии, пришел к ним в гости. Пес вроде меня не узнал, он никак не среагировал на мой приход. Там было много народу, все сидели за столом. Все гладили Яшу, чем-то его кормили. Хозяева говорили: не надо его кормить. Яша скромно стоял: ну, не надо, так не надо. Но если давали, он съедал. А так ничего не просил. Чудно понимал по-итальянски все команды. Мне предложили: а поговори с ним по-русски, может быть, он что-нибудь вспомнит. Я что-то ему говорил, называл какие-то имена, пес никак не реагировал. И я решил, что все, уже отрезанный ломоть.

Народ еще оставался там, а мне нужно было уйти чуть пораньше, и в прихожей, уже когда я почти открывал дверь и выходил, ко мне подошел Яша, покосившись на оставшихся в комнате, ткнулся мне носом в коленку и молча так стоял. Мол, ну ты ж пойми, ситуация. Я его погладил, он благодарно помахал хвостом и ушел.

Вот так пес выбрал шикарную неволю вместо вольной собачьей жизни в Петербурге. Пес прожил долгую счастливую жизнь. Он уезжал на отдых в Монтекатини, пил эти термальные воды. Всегда был ухожен, прекрасен. Вот такую судьбу, можно сказать, он выбрал себе сам. Потому что он все сделал для этого. Он совершенно сознательно по жизни шел к этому, выбрал эту судьбу.

Карца, где бараны, конечно, были. Но они паслись высоко-высоко на лугах. Так нам сказали местные барановоды и сообщили, что за 70 000 рублей бараны могут заностальгировать и захотеть домой.

В те годы, за 70 000 охотно снимался Гоша Куценко. Но у нас было смешное, однако, малобюджетное кино. Поэтому и Гоша, и бараны с гор нам не подходили.

И поехали мы за баранами на скотный рынок во Владикавказе.

Бараны — реквизит, поэтому поехали мы с художником по реквизиту Алей.

Торговцы сильно возбудились, когда узнали, что нам нужно 20 баранов на завтрашнее утро. Но, я их озадачил:

— Нам бы в аренду. Мы вечером вернем. Для кино нам.

Суровые торговцы огорчились, но посмотрели на нас с уважением.

Утром в 5.30 мы были у баранов. Весть о том, что какие-то сумасшедшие платят деньги за "свозить 20 баранов в горы, а вечером их вернуть", облетела рынок. Собрались все. Кто-то привел детей. На меня внимание никто не обращал, все уважительно говорили с Алей: она была красива, зла, в шортах, резиновых сапогах и с сигаретой.

Владелец баранов зашел в загон, задумчиво посмотрел на питомцев. Выбрал одного. Развернул его мордой к Але и спросил:

— Пойдет?

Не выспавшаяся Аля, мрачно кивнула. Баран мощным броском был отправлен в кузов. И начался кастинг!

Бараны, не понимая, что пришел их звездный час, начали носиться по загону и орать.

На баранов орали продавцы. Собаки гавкали, дети плакали.

Мы — молча выбирали актеров.

И вдруг Аля сказала:

— Стоп. Вот этого не надо.

Продавец замер с очередным бараном в натруженных руках:

— Почему?

— Какой-то он... Не убедительный.

Наступила тишина. Хозяин забракованного животного смутился. Покраснел. Потом дал неудачнику пинка и признался:

— [м]ля. Он мне тоже никогда не нравился.

Неубедительный баран сразу стал изгоем. Грустно сказал "Беее" и покинул кастинг.

А мы погрузили 20 актеров и повезли на площадку. По сценарию у нас утро, ущелье, туман и барашки, которые задорно скачут через ручей. Туман делали армейскими дымами. Они вонючие, но дешевые.

Камера-мотор. И понеслось. Но бараны, затянувшись армейским дымом, задора не проявляли.

Стоп! Новый дубль! Три барана упали в обморок. Остальные стали остро завидовать неубедительному собрату, не прошедшему кастинг.

На пятом дубле упала в обморок девочка-хлопушка. Незаметно хрипели и матерились звукачи. Оператор-постановщик, невозмутимый Петр Леонидович, раскурил трубку, туман стал ещё лучше, чем настоящий, а Горный Карца стал ещё больше похож на Ипр.

К дублю N7, все привыкли к дыму. Все, кроме баранов! Они все так же категорически отказывались скакать через речку.

Режиссер снова закричал "СТОП! " и стал объяснять сверхзадачу каждому барану индивидуально. Те соглашались, но как только включалась камера, начинали вести себя естественно и непринужденно, то есть, как бараны.

Кино было под угрозой!

Решение предложили световики. Все мужчины, крепко взяли за шкирку по барану. Установили их головой в нужном направлении. И при команде "МОТОР! " каждый смачно дал барану пендаля. Бараны удивленно полетели через речку, разрывая телами плотный туман. Сцена была спасена.

Вечером нас встречал весь скотский рынок. Бараны шли, гордо покачиваясь бременем славы.

Вдруг, к нашему загончику подлетела черная "бэха". Из нее закричали:

— Почем бараны?

Хозяин... Нет! Импресарио наших баранов, глянул на свой творческий коллектив, потом на потенциального покупателя, и веско произнес:

— Восемь!

Люди в "бэхе" возмутились:

— В смысле!? Везде по пять! Твои чо, золотые?

Хозяин сплюнул:

— Вон те все — по пять. А ЭТИ по ВОСЕМЬ!