них родственники всегда шли.

Есть у меня один сосед по даче. Его участок далеко от моего, но общаемся достаточно. Он очень противный. Ему только-только стукнуло прошлым летом 40, а выглядел на все 50. Очень скверный характер, считает, ему все должны. Для простоты буду называть его Васильевым. Васильев думает, что за те несчастные копейки налогов, что он отдаёт бюджету, каждый врач, гаишник и учитель обязан облизывать его нижние полушария.

Естественно, все представители этих ремёсел ниже него по жизненному статусу. Когда мы с ним однажды вместе шли с вёдрами к скважине, у нас выдался короткий, но примечательный разговор. Васильев похвастался тем, как пару лет назад засудил одного врача реанимации, когда тот откачал его при остановке сердца.

Во время непрямого массажа сердца повредились рёбра и усугубилась невралгия, которой Васильев страдал уже десятилетие как. Врача отстранили, а затем уволили по статье с записью в личное. Васильев поднапрягся и ещё отсудил у него энное количество денег. Я ещё удивился: на моей практике ни разу не увольняли реаниматологов. А тем более их не удавалось засудить. Ни один главврач не допустит такого, больницы держатся за свой персонал крепко. И как можно судить человека, который тебе жизнь вообще-то спасал?

Васильев довольно погладил хлипенький ус и недвусмысленно обозначил свои связи в нужных местах с нужными людьми. Пациенты нередко идиоты, но чтоб такие — впервые видел. Спрашиваю его, а как же врачу надо было поступить тогда, не спасать тебя что ли?

— А мне всё равно, как бы он поступил — заржал сосед.

— Если бы я умер, то мне уже всё равно было бы, а так всё что смог с него поиметь — всё выдоил. И мог он меня спасти без ломания рёбер или не мог, это не моё вообще дело.

— А в чём тогда твоё дело?

— В том, что я смог у этих иждивенцев вернуть из своих налогов.

Дальше я молча нёс вёдра и много думал.

У врачей не принято распространяться о профессии. Потому что сразу же ты перестаёшь быть для окружающих человеком, и интересен им лишь как личный доктор. В любом случае, поверьте на слово, из чистосердечных признаний "я врач", ничего хорошего не выходит. НИ-КО-ГДА.

И вот какая-то нечистая душа заприметила у меня огромный чемодан "аптечки" и соседи сделали выводы. Теперь каждый приезд на дачу меня встречала толпа, чтобы одолжить лекарств и проконсультироваться. Я хирург, как я вас буду консультировать, дурни?!

Но вслух, конечно, отрицал всякие свои связи с врачебным делом. А потом как-то работы навалилось со всеми нововведениями. Зимой, весной и летом на даче не появлялся. Когда в сентябре приехал, надеялся, что забыли про соседа с кучей бесплатных лекарств.

Ан нет — только калитку отпирать начал, бежит с дальнего конца участков соседка. Нехорошо как-то бежит. Точно что-то случилось, за километр видно, что не лопата понадобилась. Ещё тридцать метров не добежала до моего забора и кричит:

— У Васильева приступ! – я даже ключи крепче сжал.

— Какой приступ? – соседка запыхалась совсем, но на последнем издыхании выдаёт: "сердце".

— В скорую звонили, они едут уже. Иди скорее помоги, ты врач же, ему плохо, он лежит совсем никакой. – Я её слушаю и понимаю, что скорая не успеет. Ближайшая подстанция почти в тридцати километрах отсюда. Ну совсем никак не доедет. И скорая это знает. Они не пошлют машину так далеко, когда недавно дожди сильные прошли. Многие сейчас по ментовским вызовам на дорожные аварии выезжают.

— Какой Васильев? – спрашиваю.

— Из зелёного трёхэтажного, на выезде почти участок.

— Не знаю оттуда никого.

— Ну какая разница, пошли быстрее. Бери чемодан свой, а то ещё неизвестно, когда врачи приедут, а он уже минут десять лежит весь белый.

— А я-то что? Я не врач, как я ему помогу?

— Как не врач? А всем посёлком к тебе за лекарствами ходим, ты всё знаешь всегда. Пошли быстрее!

— И что, что знаю. Ну дам я ему таблетку какую-нибудь, а ему хуже станет. Я права не имею.

Соседка как рыба молчит, глазами хлопает, рот открывает.

— Я не пойду никуда и лечить его не буду. Тут не больница.

— Открыл калитку и пошёл в дом. Соседка у забора с минуту постояла, а потом убежала назад.

Васильев умер. За ним приехали через два часа и констатировали. Мог бы, конечно, его тогда спасти. Но пока в интернете есть хоть какая-то анонимность, с чистой совестью признаю, что не жалею. Пока такие мрази, как он, пытаются засудить врачей, спасающих жизни, люди будут умирать. Так пусть лучше умирают такие как он.

моей истории Васю... Вася работал в милиции, то ли в ППС, то ли в охране, не знаю, но работа у него была суточная. Ростом он был отнюдь не обижен (полных 2 метра), и вес соответствующий, кил на 140 точно. Причем не накачанный, а от Бога такой. Как рождается ребенок килограмм на 5, так и прет по жизни, в общем, здоровья — не меряно. А в тот день что-то живот прихватил. Болит и все. Вася был выходной, ближе к обеду подъехал его напарник. Вася пожаловался, и тот вспомнил народное средство: "Нужно выпить 100 грамм с солью. Я сгоняю". Машина-то с мигалкой у подъезда стоит. И погнал. И шустро привез. Две литры и пачку соли. Стали лечить Васю, почти все лекарство уже извели и тут напарник (даром, что пьяный уже в дымину, но у ментов, наверное, особый, профессиональный навык в таких ситуациях) видит, что плохо Васе. Совсем плохо и не так, как от водки бывает. Ясно становится, что соль не помогла, да и не могла она помочь особенно.

Аппендицит у Васи. Причем, лопнувший. Хватает напарник Васю, в машину и в эту самую клинику Скорой помощи, где я и загораю. "На стол немедленно", "мы его теряем", "разбудите хирурга", "наркоз!"... Но мощный Васин организм в содружестве с литром лекарства категорически сопротивляется наркозу. Однако, медлить нельзя, и доктор решает резать бедного Васю "as is", по старинке, как до Пирогова. Короче, измучили его изрядно (это ж ему все кишки промыть нужно было) и привезли к нам в палату уже за полночь. За сутки Вася удивительно быстро оклемался, к вечеру начал кое-как ходить, стянув живот двумя вафельными полотенцами, а утром совсем обнаглел — потащил пришедшую к нему подружку (кажется, ее звали Марина) на верхний (технический) этаж, сами понимаете, для чего. Дело-то молодое. Пронзительный Маринин вопль "САНИТАРА!!! " был слышен даже в нашей палате. Швы у Васи, ессно, разошлись. Снова операционный стол, чистка, зашивка... Утром Вася был мрачен, измучен и зол на всех. Оно и понятно. Мы старались его не задевать, и он мирно выполнял постельный режим, пока с улицы не раздался знакомый всем голосок: "Ва-ся!". "И мгновенно в зале стало тихо"... Мы с интересом посмотрели на Васю. Он же, почувствовав себя в центре молчаливого напряженного внимания, снова кряхтя, стянув себя полотенцами и шипя сквозь зубы "щас я те подрасскажу, ссс@ка... ", полез на низкий подоконник, ибо окна в палате, как водится, были заколочены еще при Николае II и для связи с внешнем миром открывалась лишь форточка на самом верху старинного высокого окна. Есть такое понятие — "цыганское счастье". А есть, наверное, "Васино счастье". Именно им нужно обладать, чтоб в это самое время главврач клиники проводил месячный(!) обход. Картину представляете, да? Открывается дверь и степенно входят серьезные светила, с ними человек 30 свиты, а на подоконнике стоит 140-килограммовый, только что прооперированный [ч]удак, обернувшийся на чей-то сдавленный шепот "Вася, шухер! " и дико выпучив глаза. В системе субординации Васи главврач клиники и начмед облздрава были минимум генерал-полковниками. И бедный, смертельно перепуганный сержант просто оцепенел от ужаса ситуации. Ноги его подогнулись, и Васю медленно начало сносить задом в сторону окна. Этаж был четвертый. Причем Вася об этом знал — он только что туда смотрел. Инстинктивно схватившись за раму руками, Вася просто присел, выдавив задом стекло. Стекло, конечно, было нецелым. Из двух половинок. И Васин зад выдавил лишь верхнюю. А на вторую сел. Именно этим отверстием... Кровь, всеобщий шок... Немая сцена.

Привезли Васю обратно к нам уже поздно вечером. На боку и привязанным! На боку, ибо и спереди и сзади порезанный, а привязанный — чтоб больше не резать... На следующее утро меня выписали, закончилось ли на этом Васино знакомство с медициной, я не знаю. Надеюсь, да.