взревел двигателями и... заглушил их. Затем около 3х часов стоял на страшном солнцепёке, не включая вентиляцию. Все мы-пассажиры испеклись, задохнулись и, в конце концов, просто вырубились, а, может, и вправду сознание потеряли, привязанные в наших креслах.

Проснулся я от страшного холода. Самолёт набрал высоту давным-давно и изо всех вентиляторов над спящими пассажирами на полную мощность свистят потоки ледяного воздуха – ни один не проснулся и не закрыл их. Хотел попросить об этом спящую в кресле недалеко от меня бортпроводницу, но обнаружил, что у меня напрочь исчез голос – не могу издать ни звука, какое-то сипение на змеиный манер получается вместо слов.

Приезжаю в Консерваторию, хочу спросить: где находится "артистическая" — комната, в которой я могу переодеться перед моим концертом (до начала уже чуть ли не час всего остался)? Беру со стола в приёмной ректора лист бумаги и пишу на нём: "Извините, разговаривать не могу – у меня нет голоса. Скажите мне, пожалуйста, где "артистическая"?

Секретарь приёмной берёт другой лист бумаги и ПИШЕТ мне в ответ:

"Комната номер 12, этажом ниже. "Ни пуха ни пера" на концерте! Я сейчас кого-нибудь попрошу все вопросы к Вам (если у кого будут) для Вас на бумаге писать и Вам показывать, чтобы Вы ответить могли".

Её ни капли не удивило, что новоприбывший учитель музыки – глухонемой (как она сразу же догадалась). А что, писал же глухой Бетховен замечательные симфонии?!

— Я в середине 60-ых снимал в Польше кино: война, немцы, партизаны. На Краковской площади снимали эпизод как немцы сбили наш самолет, летчик прыгнул с парашютом, а немцы с собаками его берут в плен.

Дубль-1: каскадер прыгнул, приземлился. арестовали.

Режиссер:

— Как-то не то... он плавненько спустился, как диверсант, зрителю его не будет жалко...

Гургеныч:

— А что же вы хотите?

Режиссер:

— Давайте хоть ветра подождем.

Поляк переводчик:

— Проше пана, мы конечно можем подождать, но так для справки, последний раз на этом месте ветер был четыреста лет назад, когда построили эту площадь, она же квадратная и вокруг дома.

Режиссер:

— Тогда перерыв до завтра. Ветер я организую.

Режиссер позвонил в Москву, оттуда в штаб нашей армии в Польше и к утру на площадь въехала зачехленная штуковина, а при ней майор с солдатом.

Режиссер:

— Ну давай майор, снимай брезент и покажи как дует твой вентилятор.

Майор:

— Товарищ режиссер, эта машина секретная, так что я расчехлю ее в последний момент перед съемкой.

Режиссер:

— А какую струю может выдать твоя каракатица?

Майор:

— Всего 10 градаций: от первой самой слабой до десятой, но вам больше первой не потребуется.

Режиссер:

— Майор! генерал мне сказал, что ты поступаешь в мое распоряжение, и все мои слова, для тебя приказы! Не нужно мне давать советов!

Майор:

— Виноват, товарищ режиссер.

Режиссер:

— Пойми, мне нужен ветер не на десятку, а на десятку с плюсом, выжми из своей колымаги все соки. Чтоб это был не просто ветер, а драматический ветер.

Майор сказал: "Есть!" и пошел готовить машину.

Гургеныч закончил вступление, погасил свет и сказал, а вот теперь вы увидите дубль 2...

Летчик выпрыгнул с парашютом и так же как в первом дубле не спеша спускается на площадь. Вдруг, он как бы увидел немцев... и за два метра от земли, с дикой скоростью улетает сначала вдаль, а потом долетев до домов, взмывает вверх откуда прилетел. Немцы, как бы подхваченные воздушной волной парашютиста скачут вдаль как надувные по булыжной мостовой вместе с собаками и мотоциклом. На противоположной стороне площади выдавливаются (все)оконные стекла. Парашютист, слава Богу не пострадал, он приземлился через пару кварталов, а вот "немцев" чуток покоцало.

Когда режиссер пришел в себя от шока, он спросил майора:

— Что это было?

Майор доложил, что это машина для сдувания радиоактивной пыли с боевой техники в случае ядерного конфликта, и на десятом уровне она сдувает все, что весит меньше тридцати тон. Если мы вам больше не нужны, разрешите нам убыть в часть...