"

Отличники знали это и старались не дать математичке шанса обвинить их в незнании, поэтому часто бормотали несвязно между ответами.

На перемене Юрчик поразил всех: "А я видел математичку пьяной, в брюках и с мужиками около ресторана! "Это было в начале 70-х и никто ему не поверил.

Более правдоподобным было бы, если бы он сказал, что математичка живёт на Марсе и каждый день прилетает в школу.

Юрчик обиделся, что ему не верили и пытался рассказать детали, что даже сам не мог поверить видя её с разными мужиками раньше около ресторана, но только вчера решился подойти и удостовериться, что это действительно математичка!

Смотря на старые школьные фото, вижу и понимаю математичку по-другому: спившееся лицо, постоянная головная боль от перепоя, глаза полные ненависти к детям, работе. Опустошенная жизнь одинокой женщина за 40.

Сравнивая её с другими типажами, прихожу к выводу, что все строгие люди очень несчастны, ненавидящие всеми фибрами своей души саму рутину жизни, так и окружение, людей.

Для них уже ничего не в радость и единственное утешение – это алкоголь, часто с развратом и кутежами.

возле здания факультета математики, читал там лекцию, получал тем временем штраф за парковку, приезжал домой, писал письмо куда следует, и штраф отменяли. И так каждый день.

— Почему ему всегда прощали штрафы? — полюбопытствует любопытный читатель, любопытство которого мы тут же и удовлетворим.

Дело в том, что я тогда преподавал матанализ на иврите. Причем преподавал по тому же самому учебнику Фихтенгольца, по которому я и сам (на русском, естественно, языке) изучал его в свое время. Автором ивритского учебника был, впрочем, не Фихтенгольц, а Давид Майзлер, но свой учебник этот Майзлер слово в слово переписал с Фихтенгольца. Что было необычайно удобно, так как иврита я не знал совершенно. Я садился готовиться к лекциям с двумя учебниками, с ивритским Майзлером и русским Фихтенгольцем, последним я пользовался как словарем. Получалось все быстро и легко, и я воздавал (в душе) Майзлеру хвалу за его плагиат. Я даже думал, мол, вот если бы Майзлер украл бы учебник Садовничего, или Кудрявцева, или какого-нибудь другого русского математика, вот это было бы действительно некрасиво. А слямзить своего же плохо лежащего Фихтенгольца, — думал я, — это даже как-то и извинительно.

Но вернемся к штрафам за парковку. Как я уже упоминал выше, иврита в те годы я почти не знал и читал лишь только один учебник по матанализу. И потому вскорости я стал разговаривать на иврите языком Фихтенгольца, псевдонаучным языком законсервировавшем в себе архаизмы 19 века. И вот на этом-то языке я и писал свои письма в отделение парковки тель-авивской мэрии.

В настоящем письме, — писал я, — автор ставит перед собой задачу привлечь внимание читающего к ряду обстоятельств. Что неизбежно, — добавлял я, — приведет к отмене штрафа за парковку. В самом деле, — продолжал я, — докажем мою невиновность вначале от противного, а потом, для надежности, еще и методом математической индукции.

Письма мои изобиловали оборотами вроде "из школьного курса нам хорошо знакомы", "необходимо и достаточно", "потребности рассмотрения этого случая приводят к необходимости расширения нашего анализа", "из однозначности сказанного вытекает ряд следствий", "условимся с самого начала считать", "ниже мы приводим перечень основных свойств", "попутно, на ряде примеров, мы установим", "для однообразия нам часто удобно будет то же сказать и в отношении".

— Обозначим через А, — писал я, — множество всех допустимых парковок, а через алеф_первое- мощность этого множества. Очевидно, — добавлял я в скобках, — что множество А не является счетным, и потому его кардинальное число больше чем алеф_нулевое...

Комбинация Фихтенгольца и моей полнейшей ивритской безграмотности (писал я от руки, с ошибками, перерисовывая буквы из детской азбуки) производила, видимо, должное впечатление на служителей тель-авивской мэрии, и они, в течение трех лет, чуть ли не ежедневно, прощали мне штрафы.

А потом я переехал в Америку, в страну, которую нам всегда ставят в пример из-за ее гражданских свобод. Но вскорости выяснилось, что и в США нарушаются некоторые фундаментальные права человека, в частности, нет никакой свободы парковки. Особенно в университетах. Я стал разъезжать по университетам, давать доклады на семинарах и должен доложить вам, что американские кампусы строятся с подспудной мыслью замаскировать места легальных парковок и вынудить посетителей парковаться в неположенных для этого местах. Неискушенный человек может наивно полагать, что это все случайно, но трезвое сопоставление фактов со всей определенностью указывает на то, что за этим бесчеловечным проектированием кампусов стоят темные силы. И это явно дело рук мировой закулисы.

Словом, после переезда в США я стал борцом за права человека и в этой стране, и переключился на борьбу с отделами парковки американских университетов. Первое же дело, "Вадим Ольшевский против университета Калифорнии в Санта Барбаре", было с блеском выиграно, очень помог перевод Фихтенгольца на английский язык. Позже последовали победы в Стэнфорде, Беркли, МТИ, Сан Диего, Калтехе и Джоне Хопкинсе.

Единственным университетом, мучающим меня до сих пор, остается Колледж оф Уиллиям энд Мэри, в Вильямсбурге (Вирджиния). В 2003 году они мне выписали штраф за парковку перед входом в здание Фи Бета Каппа Мемориал. На 25 долларов. И с тех пор, вот уже 10 лет, они раз в год высылают мне счет на 25 долларов. Я же, как обычно, достаю с полки Фихтенгольца и пишу им ответ. Но на них, на вильямэндмеринцев, мои письма почему-то не действуют, и через год они присылают мне новый счет. Мне кажется, что это может означать лишь одно — мировая закулиса находится не где-нибудь еще, а именно там, в Вильямсбурге. И именно поэтому Вильямсбург — твердый орешек, его одним Фихтенгольцем не возьмешь. Возможно, тут придется прибегнуть к учебникам Уолтера Рудина или Лорана Шварца. В следующем году попробуем, посмотрим. В любом случае, живым я им не сдамся. Но пасаран!

Ольшевский Вадим