На тридцатилетие свадьбы Анечке преподнесли букет чайных роз, оплетённый синей ленточкой. Она аж расцвела, повеселела, рассмеялась:

— Не забыл, Витька!

Витька не забыл, Коля, Анькин муж, не забыл. И я не забыл.

Прикольно рассматривать старые фото. Начало 90х, нам всем в диапазоне 21 — 23 года, энергии до хера, бизнес кипит.

Мы торговали одеждой. Потом фирма сдохла, но это потом. А тогда арендованы подвалы вокруг нескольких рынков, там готовят к "выносу" на прилавок турецкий, китайский, польский секонд-хэнд. Стирка, глажка, подшить, если надо. Не забыть приделать "лейбл". И любая тряпка с фабрики имени Мао превращается в "монтану".

Однажды в главный подвал прилетела бумага примерно такого содержания: ваши-де сотрудники жестоко оскорбили доктора околовсяческих наук, заслуженого учёного, лауреата... кандидата... магистра... Требую уволить и доложить об исполнении. И подпись — на 3/4 листа всяческих научных званий, а конце написана должность — ректор Всемирового Гуманитарного Университета и член совета по науке при Г. Попове (тогдашний мэр Москвы). Вот так. Всемировой и никак иначе.

Это вот "доложить" и выбесило замгендира Колю больше всего. Это чё за чмошник мне указывает? Это чё за фраер лысый нарисовался? Это ваще что?

Суть вопроса: Витя, Аня и Никита мирно трудятся в подвале. Дверь вылетает, в подвал врывается потная тётка в шубе из искусственного зайца и с порога орёт:

— Где туалет?!

А туалета там и не было.

Аня ей вежливо отвечает:

— На рынке, тонар у входа стоит.

Тогда были такие тубзики на базе прицепов.

— Там чернота срёт! А мне нужен туалет для нормальных людей!

— Женщина, не кричите. Мы сами ходит в тонар. А другого в округе нет. Вы же видите, это подвал. Откуда здесь уборная?

На самом деле у ребят был закуток с туалетным ведром, потому что туалет с 8 до 20, а иной раз при большой партии и дольше задерживались. Но позволишь одной — попрётся толпа. Потому — нехер.

— Как это у вас нет туалета?! — баба перешла на ультразвук. — Вы обязаны! Устроить! Предоставлять! Вот в Европе...

— Женщина, мы к рынку не относимся. Это не магаз и не кафе! Покиньте помещение!

— Ах так! Тогда я тебе нассу прямо здесь! — и протянула лапу к стопке футболок.

Вот тогда и произошло оскорбление словом и действием. Словом жгла Анечка, милая девочка из такого райончика, где не то что волки — менты поссать боялись. Делом же оскорбляли парни, вытолкавшие хабалку на мороз. На ней же не написано, что она всемирный доктор.

Чёрт его знает, вдруг правда этот мудозвон с Поповым ручкается? Оно понятно, что его универ — лажа, каких тогда до хренища было. Да и сейчас. Все ПТУ себя академиями обозвали. Только суть-то не изменилась. И контингент. Был мастер производственного обучения, а стал — на 3/4 страницы. Да ещё и при Гаврюшке. Надо ответить дипломатически.

И тогда родился Орден Золотой Розы, а уволить братьев и сестёр Ордена нельзя. У них не работа, а послушание. И в помещения Ордена допускать посторонних не дозволяется. Символом Ордена и стали жёлтые чайные розы. Просто потому, что чайная роза похожа на золотую. А для красоты три таких розы перевили синей изолентой, сфоткали и приделали в письмо, отправленое на новейшую штуку — е-мэйл, емелю, как тогда говорили. И подпись размахнули аж на 4/5 страницы. Стал Колёк Николасом, магистром, ландмастером, ложи рыцарской мастером, всея Европы рыцарем, членом капитула при Папе Римском... и прочая, и прочая, и прочая.

Посмеялись, побесились, отослали, и снова за дело. Рынок не ждёт. Чёрт его знает что там подумали академики в искусственных зайцах и званиях.

21 — 23 года, ветер в голове, перец в попе.

Господи, где та бесшабашная молодость? Всплыла разок на юбилее и растворилась в мутном мареве. Осталась только на фото старых сборищ, где все мы ещё молодые, веселые и живые.

Утро 12 декабря, легкий морозец, час пик. Перрон Ярославского вокзала утоптан до состояния катка. Из забитой пригородной электрички вываливает тысячная толпа и бодрым шагом движется. Ни единого падения! Народы севера от мкада видны сразу — внимательный взгляд вперед и себе под ноги, цепкая походка, кто-то продолжает начатые в вагоне беседы или говорит по телефону. Где-то ближе к хвосту выходящих одиноко плетется несчастное дитя цифровой революции — в свой экран уставилась одутловатая как сосиска дева неопределенного возраста, что-то бледное от 20 до 30, закутана так, что кроме стекол очков, носика и тонких губ ничего не видно. Вдруг она валится, смартфон крепко шмякается в сторонке. Несколько человек со всех сторон бросились к ней на помощь, предлагая помочь встать, кто-то протянул ей подобранный смарт.

Изумила реакция девицы. Она осталась лежать на перроне, забилась в истерике, суча ручками и ножками как капризный младенец. Голосок тонкий и пронзительный до визга:

— [м]лять! Опять! Ну сколько же можно! Как меня эта зима зае...! Когда же она кончится??!!

— 29 февраля! — как истый Нострадамус, весело ответил ей старикан с большим ящиком и удочками, садясь в ту же электричку, явно намереваясь проследовать в противоположном направлении.

В маленьком городке Офаким жили-были бабушка по имени Рахель с мужем Давидом. Утром к ним вломились пятеро террористов в масках, приставили к голове автомат Калашникова и закричали, что они берут их в заложники.

Рахель рассказала в интервью, что первое, что она подумала: они такие злые, потому что голодные, и говорит:

—

Забираю после работы жену, садится в машину, на меня поглядывает. Едем, слушаем радио.

Вдруг ни с того ни с сего начинаются наезды.

— Ты ничего не замечаешь!

— Что я должен замечать?

— Например, что я постриглась!.

Смотрю на нее. Сидит в шапке.

— Шапку сними... страдалица )))

Без названия

Несколько лет назад, еще до беременности, жена наткнулась в Маркс-энд-Спенсере на идеальный для ее скромных форм шелковый бюстгальтер очень редкого размера 32АА (именно так — АА). За всю свою долгую жизнь она не могла найти подобный предмет женского гардероба, который бы настолько соответствовал ее анатомии. И вот