Еду с таксистом.

Нет. Он не слушал Михайлова. И не эксперт в политике.

Нормальный, прилично одетый мужик (63 года), с очень чистой грамотной речью. Говор старого москвича.

Вежливый и все-такое.

Говорит:

— Извините, мне внучку надо поздравить. Три года сегодня ей.

И как-то разговорились с ним и дошла у нас речь до роддома.

Говорит, привезли дочь рожать. Врачи бросили в коридоре.

Час прошел. Второй идет.

— Я говорю врачам, помогите. Ей плохо. А у них там понимаешь банкет. Ничего, говорят. Подождет. Еще ее время не пришло.

Хороший роддом. Областной.

— Я говорю, она уже синеет. Вы мне моего ребенка убьете. И внучку. Идите, гражданин. Все рожали, она не первая. Скоро начнем. И не начинают. У меня высшее образование. Я вроде веду себя вежливо, по правилам. А они не слышат. Но понимаете, у меня еще три ходки. Общей суммой в пятнадцать лет. И я дал себе слово, когда вышел в последний раз, что никогда не буду больше лезть в прошлое. Но видно пришло время. Я включил все, что знал оттуда. Заговорил на языке, который попытался забыть. О том что я с ними сделаю, как и где они будут собирать от себя запчасти. Вы знаете, сработало. Они бледные встали из-за стола и пошли принимать роды. Вот почему с людьми нельзя говорить как с людьми? Они просто тебе не слушают. А когда превращаешься в зверя, так сразу все делается.

Рассказывал муж.

Играем мы как-то у себя в казарме всем сержантским составом в Регби. Связали 3 мокрые мочалки в полиэтиленовый кулек, перемотали скотчем — это был наш мяч. Духов в игру не брали, чтобы не покалечить. На поляну посадили годка. Как помню тогда воскресенье было. И вот. Идет третий тайм. Все кровати перевернуты, духи по углам шкерятся и ржут, каждый болеет за свою роту. А годку, который на поляне стоял, в сартир приспичило, ну не выдержал. Думал по-быстрому справится и побежал, кстати правда не надолго. НО...

Двери в расположение закрыты, за дверями дикий шум, мат, куча потных сержантов сражаются за мяч. И тут в казарму заходит замполит батальона. Слышит шум, тихонько открывает двери в расположение, тихо ох.. евает, закрывает дверь, разворачивается и уходит к себе в канцелярию. Тихо ох.. евая доходит до канцелярии — соображает что ступил и идет обратно.

А в это время...

Мы увидев замполита закрывающего дверь, быстро силами двух рот приводим расположение в более-менее приличный вид, хватаем табуреты и рассаживаемся перед телевизором. На всю операцию уходит не больше минуты.

Замполит снова открывает дверь. Поражается еще больше. И со словами "Б%я, привидится же такое!? " удаляется обратно в канцелярию.

ТЕТИНЫ ТУФЛИ

Еще из мемуаров Лидии Смирновой:

Она пишет, как тетя, у которой она жила в ранней юности, однажды разрешила ей надеть свои новые модные туфли, чтобы пойти в театр.

Случилось ужасное.

Лидочка перед выходом выпила стакан чаю, и в театре захотела пи-пи. Казалось бы, чего проще: в антракте сбегать в уборную, и все

С племяшом в группе в медакадемии учился субтильный юноша с бледной кожей, реденькими светлыми волосами. Учился хорошо, был весельчак и балагур. Только на 6 курсе открылось, что болен лейкозом. Заболел еще в 10 классе. Тогда и начал мечтать о выздоровлении и о профессии врача. Врачом-гематологом уже стал. Осталось окончательно победить болезнь.

Молодой немецкий политик Юлиан Виллмес рассказывает:

"Берлин. Пришёл в бассейн отеля. Большая арабская семья с детьми плещется в воде. Вешаю халат, прохожу мимо них, дружелюбно киваю и говорю: „Шаббат шалом! “.

Через 10 минут в воде я остался один.

Иудаизм — это прекрасно. И при этом я даже не еврей. "