– самогонщиками стали даже те, кто пил интеллигентно "по праздникам".
И в это время случился в моей семье праздник. Сейчас подсчитала, поняла, что это был день рождения мамы. Ну, как не отметить, если ягодка опять?
И если день рождения летом. В июне. И, все помнят. И, все придут. А водку достать не так-то просто, но позвонив иванпетровичу, юрьборисычу, зиночке, людмиле, васильандреевичу, папа раздобыл пять бутылок водки. А вино? Вино обещала привезти из Тбилиси папина грузинская родня, собиравшаяся на мамин день рождения. Но, поговорив с соседом Витькой-китайцем (да-да-да – самым настоящим Чжан Юн Дином, а в простонародье отзывавшимся на "Витька-китаец" – это сейчас никого китайцем на просторах Родины не удивишь, а тогда!...), папа пришел домой расстроенный. Витька его убедил, что пять поллитровок "да, шо там пить? "
Потом пришел второй сосед – Дядьтоля. Красномордый, добродушный, с приклеенной цыгаркой к нижней губе, вечно под небольшим кайфом — легендарный Дядьтоля. Нос Дядьтоли выдавал эксперта по возникшему в нашей семье вопросу. На мелком, подвижном лице, с блеклыми голубыми глазами, серо-буро-коричневыми бровями, дряблыми в розовых прожилках щеками торчал ОН. Нос. Нежно-малинового цвета. Крупный, мясистый, слегка с левосторонним уклоном, и торчащей из него порослью. Нос был словно пересажен с другого лица, настолько не вписывался в параметры...
— Не, Сенька! Я те грю – нихрена не хватит пять бутылок. Самогон варить надо! – тут на глаза Дядьтоле попалась я и он, сфокусировавшись, словно наклонясь из-за носа, выдал – во, у вас же зять химик – пусть спи... принесет с работы охладитель, змеевик, я тебе помогу – мы соберем аппарат, и будет праздник, как у людей...
— Дядьтоля тоской посмотрел на пять выстроенных на полу у холодильника бутылок водки.
— Толя, посадят же, за самогон! – испуганно, но азартно сказал мой интеллигентный папа.
— Них[рена]! — бескомпромиссно заявил Дядьтоля (папа вздрогнул, и посмотрел в мою сторону) — Не посадят! – Всех не пересажают.
— Ну, я ж никогда такого не делал! – все еще сомневался отец, но чувствовалось, что он уже совсем не против попробовать собрать самогонный аппарат...
Пока Дядьтоля и папа, с советником Витькой-китайцем, колдовали над аппаратом, мама собрала рецепты – "самого лучшего, чистого, как слеза младенца"... Рецептов было немало. Прав был Дядьтоля – всех не пересадили – соседки, мамины коллеги по работе, знакомые знакомых – знали КАК и из чего гнать самогон. Оказалось из всего – чуть ли не из табуреток, как утверждал один известный герой. По вечерам родители шептались – что, мол, совсем с ума сошли, совсем уже опустились – стыдно-то как — самогонщики! Но, приходил день, а с ним и Дядьтоля, с самого утра с подозрительно блестящими глазами, запахом перегара, кепочкой набекрень, и Витькой-китайцем, за компанию.
— Бобрихин самогон крепкий, но мутный, — говорил ДядьТоля тоном не терпящим возражений, хотя ему и так никто не собирался возражать.
— Угу-угу, — кивал Витька-китаец и затягивался крепкой "Примой".
— У Верки-полицайки – хорош, но она, с@ка, не дает рецепта – из пшеницы, видать, гонит, и по пятерке – продает! Совсем охренела нахбля, но все равно дешевле водки... – Дядьтоля помахал кепочкой над головой, разгоняя синий дым от сигарет. На голове у Дядьтоли под кепочкой оказалась пегая поросль, скомканная, как неубранная постель. Серая и пыльная. Он повернулся ко мне и улыбнулся – ну, че – молодоженка? Мужик-то где?
— В Москве, — буркнула я и отвернулась.
— В Мааасквееее... Ученый он у тя больно. Опять учится?
— Ну, что ты к девчонке пристал, Толя – давай, сколько сахару нужно для вот этой бражки...
— Папа держал исписанный крупными буквами листок из тетрадки в клеточку.
В один прекрасный день самогонный аппарат был готов. Бражку решено было делать по "старинному рецепту" который Дядьтоля, якобы рискуя жизнью, "скрал" у сватьи Томки. Из гороха. Да. Да. Да. Из гороха.
"Процесс пошел", говорил Михаил Сергеевич Горбачев. Но совсем по другому поводу.
— Процесс пошел! – радостно хлопнул в ладоши Дядьтоля и глаза его загорелись, при первых каплях живительной влаги капнувших из конденсатора в кастрюлю.
— Пошел, процесс! – Витька-китаец принюхался и улыбнулся золотыми зубами.
Первый блин был совсем не комом. Самогон удался. Да так, что папу, Дядьтолю, Витьку-китайца, подошедшего на запах маминого брата Гришку, и соседа справа — новенького на нашей улице, недавно купившего сгоревший остов дома бабы Мани хозяйственного Федора, после первой дегустации решили с нашей кухни по домам не разносить. Оставили спать там, где они уснули крепким, горячим сном, не обращая внимания на тормошения жен и мамины недоуменные вопли:
— Сеня! Боже мой! Сеееееняяяя!
Обо всех этих перепитиях – во всех смыслах этого слова — я не знала, так как мы, молодожены, жили отдельно – снимали квартиру, и я, назавтра, приближаясь к дому родителей увидела странную картину...
По обочинам улицы валялись... я пригляделась – птицы! Вороны, голуби, воробьи. Вверх тормашками. Птиц было много. Много-много! Человек сто. Или даже сто пятьдесят. Птицы валялись с растопыренными вверх ногами, клювами на бок... Это было очень страшно. Очень. Страшно. На дрожащих ногах я доползла до калитки, влетела во двор и завизжала. На мой вопль выскочила мама, я визжала и показывала пальцем на улицу... Мама выскочила за калитку, я услыхала, как хлопнула калитка у соседа Витьких-китайца, перестала работать бензопила у Федора, народ собирался у нашего дома и через несколько минут раздался хохот... Смеялись всей улицей, с подхлипами, с прихлопыванием по бокам, с закашливанием.
Как выяснилось, остатки самогона, после фуршетной ночи на маминой кухне, утром разлили по бутылкам. К этому ответственному делу ни Дядьтолю, ни Витьку-китайца, ни даже папу не подпустили. Его отправили под колонку — мыть самогонный аппарат. Остатки перебродившего гороха, по совету опять таки, правильно, Дядьтоли, решено было выбросить прямо на дорогу. На нашей деревенской улице асфальта не было. По дороге ездили одна-две машины в год. Ну, хорошо, не "в год", но редко. Горох – натуральный продукт, как подтвердил Дядьтоля, и них... ничего с этой дорогой не станет! Перебродившего гороха наклевались все окрестные птицы и попАдали в алкогольное опьянение – опять таки, в буквальном смысле – попАдали.
Прошло несколько часов и птицы начали трезветь, и попытались взлететь. Вороны разбегались, вихляя туловищем, рискуя клювом воткнуться в землю и свернуть свои сине-черные бошки. Воробьи летели восьмеркой, а голуби шли, спотыкаясь к луже, к их счастью, оказавшейся рядом с их пиршеским столом. У голубей был сушняк. Голуби наклонялись к луже попить, и некоторые из них, не удержавшись на ногах, заодно принимали ванну. "Пить надо меньше. Надо меньше пить!" — прыгал на одной ножке, пытаясь сбросить остатки наваждения, воробьишка.
Больше самогон родители никогда не гнали. Аппарат подарили Дядьтоле, который в благодарность каждый раз после очередной прогонки приволакивал "гостинец" в виде мутной бутыли, заткнутой тряпочной пробкой. И "пьяный горох" на дорогу больше никто не выбрасывал.
