Я жила в своё время в коммунальной квартире, и была у меня там очень интересная соседка. Ей на момент смерти было 88 лет. Когда началась война, только исполнилось 14. Отца её расстреляли сразу как еврея, мать постигла та же участь. Она, чтобы спастись, бежала и сидела несколько месяцев в подвале жилого дома, пока Одесса была в оккупации. Как она там выжила на одних крысах — одному Богу известно. Однажды дверь в подвал открылась, и на пороге она увидела человека с винтовкой в руках. Румынский солдат не тронул её, сделав вид, что не заметил, а на пол бросил черствую краюху. По словам уже пожилой соседки, ничего вкуснее в своей жизни она не ела. Однако на следующий день солдат вернулся, и ее забрали в плен. Моя соседка пережила концлагерь, весь остаток жизни носила одежду только с длинным рукавом, чтобы её татуировку не было видно. Она не любила об этом вспоминать, но говорила, что если ад существует — он был там, в Аушвице. Когда узников освободили, 16-летняя она была полностью седой. После войны осталась в Германии на долгих 40 лет, став учительницей русского языка. В родную Одессу вернулась уже после смерти мужа.

Врачи ей сделали вливание, надрезали вены, т. к. они были спрятаны, но клапан уже захлопнулся и закрыл сердце и она умерла.

А ведь ещё совсем недавно выражение "Клава на[вер]нулась" означало совсем другое.

Идет Морозко зимой по лесу. Видит — за деревом девочка сидит. Морозко у нее спрашивает: — Не холодно ли тебе, девица?

— Отвернись, нахал!