Жил был мужик Петрович. Мужик был слесарем и жил сему полагающе – от аванса до зарплаты и впритык. От зарплаты до аванса тоже получалось, хотя и было труднее психологически, а вот от зарплаты до зарплаты было бы совсем скучно.

К профессиональному росту мужик Петрович не стремился, может по причине крайней близорукости, хотя благодаря ей и спрос с него был мизерный. Он и с учителем-то, будучи еще школьником, здоровался только после того как его обнюхает, а испортить себе зрение еще сильнее путем самообразования и внеклассных чтений, не мог потому что не видел букв.

Зато и зримые преимущества были. Незримое им советское телевидение он только слушал, и потому гипертрофированные яйца балетных танцоров с голубого экрана Петровичу не маячили, и как его зрячих коллег по горячему цеху не раздражали.

Две толстенные, словно от разбитого бинокля линзы, примотанные к башке, совместно с сердобольными товарищами помогали ему кое-как справляться с нехитрыми обязанностями на работе и время от времени расписываться в платежной ведомости.

После окончания очередного ссудного дня и получения аванса, трудовая ячейка вкупе с Петровичем, традиционно накатила три корпоратива на пятерых, и разбрелась по домам.

Путь к родовому гнезду Петровича лежал через разгороженный школьный стадион. Обычный стадион — футбольные ворота, трава по колено, не большой но очень уютный.

Как и положено, смеркалось.

Сумерки Петровича сгустились пуще остальных, но дойдя до футбольной штрафной он различил в створе ворот несколько сидячих фигур. Футболом как и балетом Петрович не увлекался и хотел было пройти мимо, но его окликнули:

— Эй, мужик!

— Чего, — на всякий случай прибавил ходу Петрович.

Одна из фигур встала и двинулась наперерез. Здоровый футболист, отметил Петрович, если он еще и нападающий, продолжал отмечать Петрович, то — х[рен] убегу.

— Купи штакетину, мужик! – Перегородил ему дорогу здоровый.

Сбоку, с товаром наперевес, приближался второй.

Них[рена] себе ночной базар, снова подумал Петрович, но от навязчивого предложения отказаться не успел.

Штакетина прилетела со стороны правого углового, щелкнув по выключателю на затылке Петровича.

По причине двойной анестезии, окончание текущих суток Петрович вспоминал вяло, а в последующие выходные в ясное сознание приходить не хотелось. На пару с соседом, они не спеша врачевали напрочь заплывшую синевой физиономию пострадавшего, дегустировали спиртовые компрессы и поминали аванс.

И все бы так буднично и закончилось, если бы не чудо. В понедельник рано утром, продрав похмельные глаза, он им не поверил. Петрович испуганно поозирался, медленно осмотрел свои ладони, покрутил перед глазами пальцами – так и есть. Он видел все, даже остатки мазута под ногтями.

На звуки матерных междометий из кухни примчалась его испуганная жена, и увидев сияющую радостной синевой физиономию Петровича, испугалась еще сильнее.

— Я вижу! – заорал ей Петрович.

Ну пи[c]ец, подумала жена, не иначе белку. С чего бы еще мужику так радоваться понедельнику?

А Петрович прозрел.

История о его чудесном исцелении быстро стала заводской сенсацией, и вызвала массу негодований других слабовидящих граждан. И какого, извините, еще раз простите ради всего святого, х[рена], строят из себя все эти окулисты с офтальмологами, резонно рассуждали они. Приладить к голове две лупы и дурак-то сможет, а ты попробуй-ка штакетиной от недуга избавить да еще в сумерках. Это ж какое дьявольское мастерство надобно иметь, чтобы так филигранно диопртию навинтить? Х[рена]к — и с минус восемнадцати аккурат в единичку, даже в дальнозоркость не перевалило и опять же, глаза не разъехались. А учитывая размер слесарного аванса так и даром почитай получилось. Свезло — одним словом, Петровичу.

Что уж там приключилось в прежде недальнозоркой башке, доподлинно неизвестно. Мужики накидывали конечно варианты про то, что глаза от удара просто встали на место и даже предполагали где глаза были до этого. А Петрович только улыбался, да поглядывал по сторонам зорко.

Эффект оказался стойким. Через пару лет Петрович правда пожаловался мужикам на то, что зрительная острота притупляется, так они ему рецепт быстро предложили напомнить. Отказался Петрович, да и на пенсию уж пора было.

Да, про кошек...

Снимали мы с Серёгой в студенчестве комнаты в частном доме и жили в этом доме, кроме нас, ещё хозяева — тёть Нюра, сын её Петька (пьяница тот ещё), пёс и кошка. Тёть Нюра за домом следила, Петька квасил, пёс службу нёс, а кошка гуляла сама по себе — когда появится, то кушает исключительно мясцо... да не просто мясцо, а вырезку — мякоть: )...

И случилось несчастье — умерла тёть Нюра. Похоронили, помянули [ЦЕН].

Петька, понятно, в запой ушел, а мы остались за домом смотреть...

Пса-то не заметить трудно — он на цепи и лает, потому кормить надо. И неприхотлив. А кошка не сориентировалась — студенты вырезку скорее сами сожрут, а другого не ела...

Финал истории, думаю, уже понятен — через две недели, когда мы чистили картошку на пожарить, упали у нас очистки на пол... Подойти поднять побоялись - то, что из-под ниоткуда вылетело, рычало и давало понять, что эти очистки только большой кровью обратно можно получить: ).

Счастье — это, когда ты иной раз падаешь в сугроб, а Он бежит скорее тебя поднимать и, уже отряхивая от снега словно ребенка, ругается, нахмурив брови: "Заболеешь же, дурёха!".

Узнала о "любовной коробке". Это когда пишешь на листочке любовное письмо для своей второй половинки и оставляешь его в коробочке. Партнёр делает так же. Когда поссорились, каждый берёт по письму и отправляется в другую комнату, чтобы письмо прочитать. Лично мне с мужем это очень помогло. Причём не один раз! Когда читаю его признания, на душе аж тепло становится. Надеюсь, что такими темпами мы скоро вообще не будем её открывать.

Покупал Андрюша в аптеке презервативы (не понятно зачем, потому что до близких отношений с девушками у него ну никак дело не доходит), после чего собирался навестить заболевшую подругу детства (просто подругу) — для этого он решил купить марлевые повязки. Так же решил взять влажные салфетки.

Подходит к кассе:

— Пожалуйста, пачку презервативов, три марлевые повязки и влажные салфетки.

Аптекарь, выбивая чек:

— Защита на века!