И не сказать, что бабка Настасья была такой уж шибко набожной, нет.

Но иконы в красном углу стояли, сколько я себя помню.

Там же постоянно горела маленькая синяя лампадка. Я любил смотреть на неё в сумерках, перед сном.

А мать ни в какого бога не верила, а наоборот. В девках имела весёлый задорный характер, была передовой колхозницей, комсомолкой, ударницей, и бригадиром комсомольско-молодежной бригады.

Через это у них с бабкой организовался затяжной конфликт. Мать требовала убрать иконы с глаз долой. Бабка была категорически против. Мать проводила с ней агитационную работу. Стыдила, пугала партией, правительством, лично товарищем Сталиным, и даже один раз пыталась фальшиво и неудачно заплакать. Бабка за веру стояла твёрдо. Периодически то одна то другая пытались привлечь на свою сторону деда. Бесполезно. Дед как Швейцария, сохранял нейтралитет. Только посмеивался в усы. На самом деле ему было абсолютно пофиг. Ему вобще всё было пофиг, кроме лошадей, бани по субботам, да осколка в правом боку, который ныл к непогоде и мешал езить верхом.

И так бы эта бабья война и тянулась до бесконечности, если бы не одно роковое событие.

На очередном комсомольском отчетно-перевыборном собрании мать избрали секретарём комсомольской организации колхоза.

Тут ситуация совсем уж получалась некстати. Что б у комсомолки, бригадира, секретаря, в доме иконостас? Да это ж курам насмех!

И мать поставила вопрос ребром.

Дело дошло до скандала.

— Да мне из-за тебя людям в глаза глядеть стыдно! — кричала мать.

— А мне из-за тебя — нет. — спокойно парировала бабка.

И тогда мать в сердцах брякнула.

— Ах так?! Я твои иконы ночью возьму, и спалю к чертовой матери!

— Токо попробуй! — взвилась бабка, и погрозила дочери костылём.

— А вот посмотришь завтра! — крикнула та, и хлопнув дверью поскакала заниматься своей комсомольско-молодежной ерундой.

Дело было к вечеру. Бабка осталась дома одна. Дед торчал на конюшне, мог прийти заполночь, а то и совсем не прийти.

Бабка обиходила скотину, и стала собираться ко сну. На душе было неспокойно. Зная вздорный и упрямый характер дочери, она не сомневалась, что та и вправду может ночью сунуть иконы в печь. И бабка решила отстаивать свободу совести и вероисповедания до конца. Шансы у одноногого инвалида против шустрой молодой девки были никакие. Это бабка понимала. Тогда она открыла сундук и достала дедово ружьё. Там же нашла два снаряженных солью патрона. Погасила свет, и устроилась в углу на диванчике. Акурат напротив иконостаса.

Брехала где-то собака, вдалеке за околицей смеялись девки и играла гармонь, уютно мерцал огонёк лампады, бабка прикрыла глаза...

Очнулась она оттого, что свет лампады метался по комнате. Кто-то стоял на табуретке, снимая иконы. Одну, вторую...

Бабка перекрестилась на задницу, которая загораживала ей святые лики, подняла ружьё, сказала "Прости мя, Господи! ", и не целясь, навскидку, шарахнула с двух стволов. Впрочем, расстояние было такое, что промахнуться она не могла.

— Уйёоооо! — нечеловеческим голосом заорал дед, бросил иконы, и схватился за задницу.

Бабка выронила ружьё и упала в обморок.

Вечером дед выпил с мужиками по маленькой, и совсем уж было собрался заночевать в конюшне, но желание закрепить результат стопочкой-другой перебороло лень. Он собрался и пошел домой. Заначку дед держал в самом на его взгляд надёжном и остроумном месте. За иконами. А что? С одной стороны — никто не полезет, с другой — всегда под рукой. Ну откуда ему было знать, что именно на сегодня его бабы назначат генеральное сражение в своей затяжной идеологической войне. Да ещё с применением огнестрельного оружия.

Дед сидел голой задницей в тазике с водой, тихонько подвывал, и периодически анестезировал себя внутрь оказавшейся весьма кстати заначкой. Сделав добрый глоток, он затягивал, стараясь перекричать боль.

—... В тёооомную нооочь Ты любимая знаю не спиииишь И у детской кроватки... С ружжоооом! Ты меня поджидаиииишшш!

Он был уже изрядно пьян, дед. Речь его становилась несвязной. Он делал очередной глоток, смахивал набежавшую слезу, и затягивал снова.

— Я шол к тебе четыре го-о-ода, я три держа... Три! Три войны! Белые меня хотели убить.... Фашысты... Ты хоть знаешь скоко меня фашыстов хотело убить? Мильён! Мильён фашыстов меня хотело убить! Меня! И х[рен]! Х[рена] им! А родная жена бац — и... Да куда! Прямо в ё[ж]твоюмать! Я завтра помру, что люди скажут? Напишут — тут покоится Грегорей! Красный командир! Орденоносец! Герой войны! Убитый своёй бабой из свово ружжа в свою жо.... ооойййййййй какой позор!

— Да помолчи ты, герой-орденоносец! — махала на него тряпкой проходившая мимо бабка. — Ишь чево удумал?! Бутылку за иконы прятать! Вот Господь-то тебя и наказал!

— Он в двадцать девятом! Уййй!... В двадцать девятом он меня наказал! В двадцать девятом! Когда я тебя дуру в жены взял! Тёоооомнааая нооочь, тоолько пуули...

Больше на бабкины иконы никто не покушался.

А где-то наверное через год после её смерти мать потушила лампадку, достала иконы, и убрала их в сундук.

— Зачем она иконы убрала? — спросил я вечером у отца.

Вот тогда он и рассказал мне эту печальную историю.

Жена у меня родом из деревни в Ярославской области. Часто ездим туда семьей. Отношения с деревенскими сложились хорошие. Думал, что у меня много друзей в Москве. Год назад попал в аварию. Машина тотал. Слава богу, жив, но не мог работать — не хватало 120000 на машину. Решил одолжить у друзей в городе. У всех сложная ситуация. А деревенские узнали, пришли вечером толпой в гости, когда был в деревне, и одолжили. Кто на новый трактор копил, кто на скот. Сказали, друзья своих не бросают.

Часто так бывает, что домой возвращаешься уставшим и засыпаешь прямо в маршрутке.

Я невысокого роста и не дотягиваюсь до поручней. Ну, почти. Приходится сильно вытягиваться, а моя привычка вставать в самую гущу народа приводит к тому, что я постоянно балансирую, боясь свалиться.

В этот раз вышло так же, только мне еще и ужасно хотелось спать. Народу тьма тьмущая, давка, ругань — как обычно. Чувствую, что засыпаю, не держась ни за что. По привычке облокачиваюсь назад и дремлю, но уже через пару остановок понял, что стою, прижавшись к кому-то. Подняв голову, вижу высоченного парня, который, улыбнувшись, сказал: "Да спи-спи, всякое бывает".

Сегодня поболтал с одной девушкой по телефону(мы с ней хорошие друзья)Разговор пошел об одном нашем друге. Тут она ни с того, ни сего начала оправдаться, типа: Я с ним не спала, вот некоторые говорили об этом. Я то знаю, что это правда, как бы ничего не было говорю: Между прочим, он говорит, что у него член огромный и все девушки от него без ума и он в ceксе самый ас. Она: Не верь ему, он польный отстой в ceксе, и член у него как у всех.

Когда я начал смеяться она сказала: Ах ты с%ка!!!

Долго ржали.

Сама связала дочери пальто. Получилось здорово, не отличить от фабричного. Через неделю пальто украли из гардероба школы искусств. Муж привёз дочь, одев в свою куртку. Прошло несколько дней, и тут звонит мама и говорит, что в парке гуляет девочка в пальто, очень похожем на наше. Я примчалась очень быстро, смотрю — правда, девочка в нашем пальто. Гуляет с мамой и папой. Я подошла, вежливо поинтересовалась, откуда у них эта вещь. Говорят, что подарила бабушка, привезла из-за границы. Я объяснила, что пальто ручной работы, и что вязала его я. Показала фото, где дочь в нём. Мама девочки удивилась, а папа занервничал и начал звонить своим родителям. Через несколько минут примчал дед и сходу начал орать на меня: "Брехня! Пальто немецкое! ФирмА! У нас чек! "Я аж прифигела. Сказала, что у меня есть доказательства: остатки ниток, запасные пуговицы, фото. А главное — подкладка сшита руками, это вам не фабрика. После этих слов мама девочки сняла и вернула мне пальто. А свёкру сказала: "Мне так стыдно за вас".