Жванецкий
Я прошу мои белые ночи.
Я прошу мои белые...
Я прошу мои черные ночи...
Я хочу жить всюду.
Мне нужно мое черное море, мои льдины, мой север и мой город
Москва, мои люди, мои клубы, красота моих башен, моих башен две-
надцатиэтажных, моих многих людей, моих толп. И бриллианты прос-
пекта Калинина, и перламутр влажного Невского, и горячий изумруд
Дерибасовской. Я пропаду без этого. Я хочу, чтобы люди мои жили и
жили, чтоб души их были так же полны, как головы, интересной ра-
ботой, и жизнью нашей, и музыкой, и зеленью, и морской водой, и
дождями весенними, и трепетом к женщине, и любовью к детям ее.
Я хочу ходить по родине. Я хочу, чтобы меня все знали. И раз-
говаривать долго и доверчиво. И не марать глаз неискренностью,
рук не портить дрожью.
Я хочу ходить по родине, знать все языки ее, чтоб любить всех
ее женщин, стоящих и сидящих у русских печей, у котлов и манга-
лов...
Я зароюсь в песок южной Кушки немножко. Я прогреюсь. Я нака-
люсь. И, раскаленный, бегом побегу на север. И - в снег под Ар-
хангельском. Ночью в тайге. И пусть плавится подо мной, растека-
ется весной мой снег. И когда я совсем замерзну и когда я окоче-
нею, я бегом побегу на восток в долину туманов, в долину горячего
пара, ключей горячих, пахучих и упаду. И, окоченевший, на ключах
полежу, и согреюсь, и посмотрю нерест лосося, и кеты, и крабов
поем любимых, и рыбы много увижу, которая течет ртутью; мои ребя-
та в зюйдвестках ловят, вылавливают, рубят ее ножами... И, наев-
шись рыбы и отогревшись, бегом побегу через всю родину на запад.
Через Урал, по соляным местам. По Волге. Задержусь в челнах на
стройке, где интереснее всего.
Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но, если б мне
пришлось однажды, ушел бы я в армию или в челны. Там или там мне
интереснее всего. Или лететь в три "маха", или в лодке на севере
подо льдом, или в челнах под молодым начальством. Не знаю, как
вы, а я для него все сделаю. В челнах есть такие.
Боюсь, когда будет готово и с лязгом пойдет конвейер, станет
обычно, станет однообразно, станет то, что было. И начальники бу-
дут старыми, а я говорил, что люблю молодым подчиняться.
Челны, челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. За-
пад моего паспорта. Который дает мне право на неограниченное пе-
редвижение в среде, ограниченной моими пограничниками. Получилось
чуть-чуть ехидно, это уж мой несносный характер. Люблю приправить
патетику специями.
Итак, мой запад. Это Прибалтика. Географически и человечески.
Ближе к Европе. Кафе у них. Сливки сбитые. Буквы латинские, что
поражает и утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эс-
тонский язык. И красивые мужчины, похожие на мужчин, выведенных
искусственно. С крупными руками, что так нравится женщинам и нра-
вится нам, мужчинам помельче.
Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и прог-
раммой. Там уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темно-
те, в полупустом баре. Это тоже запад - полупустой бар. И ночью
пойду глядеть средневековье. Ригу и Таллин. И католиков, и их вы-
сокие-высокие соборы со скамьями и органом, где музыка льется на
спину и хочется верить, что не умрешь, что царство небесное не
отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто - упал
и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это
понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или пе-
рейти во что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно ду-
мать среди чистых деревьев, и домиков, и молока, и пахучего мас-
ла.
А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в Москву. Я
ринусь в толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня
здесь заставят быстро двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь
отдавать. Потому что столько желающих, что желаний значительно
меньше. И от грохота машин не услышишь пианино в доме напротив и
дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом уходят под зеле-
ный, и постовые зеленеют в газу на подьеме.
Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду
обитания. Выхлопом и перегаром. Недоверием и дымом электростан-
ций. А жить хочется здесь, где людей много. В этой давке и для
сердца найдешь и для беседы. Студента-математика-международни-
ка-астрофизика с толстым портфелем. Или художника с бородой и за-
гадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или без принципов,
но с продуктами.
В этой толпе можно найти трех женщин: умную, добрую и краси-
вую. И полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После то-
го, как вы отчаялись найти их трех в одной.
В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карли-
кового с бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно
встретить злую старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам
и аппетитным коленкам в метро напротив. Боже, от этих коленок в
метро напротив у меня ломит пальцы, и я буду думать об этом от-
дельно, это я вам обешаю. Вообще, я хочу жить, пока я мужчина.
Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно перейду в
царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским
старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня
будут Владимир Михайлович, и я буду давать девочкам книжки и кар-
тинки и целовать их глазами, светящимися от оригинальных воспоми-
наний.
Нет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутрен-
не.
И ревновать.
И вообще.
В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут
идти с работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда
им больше хочется. В любом случае у них в глазах оживление прес-
ледуемого.
В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.
Есть несколько причин:
а) действительно интересно, что там пишут;
б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;
в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;
г) не уступать место и заслонять его газетой;
д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал
того же названия.
Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с
книгой в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные
стороны.
В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне
просто бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.
А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллете-
нями в папках, где трафаретом выдавлено: "Катар верхних дыхатель-
ных путей".
В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко
заметить: он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну
минутку купить чего-то - и опять в машину, чтобы гордо ехать па-
раллельно нам. У нас уже такого вида не будет. Даже если мы в
такси. Слишком узки в заду и сидим так, как будто оно вот-вот
из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с чемоданами.
В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать
влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Настоящие влюб-
ленные, как все дикое, разбегаются под напором цивилизации и все-
общего среднего образования. Любовь уходит из центра на окраины.
В заповедник. Глаза мужчин утомлены встречами. Браки называются
союзами. Семьи очагами. И чтобы не влюбляться, некоторые просто
договариваются под девизом: "Тебе пора и мне пора". А влюбленные,
как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще, чем в жиз-
ни.
В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Но
надо, чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы.
Тогда все увидят и скажут им: "Ну и что? Почему вы стесняетесь?
Вы же лысые".
А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но
очень чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень
принципиальный в толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы
что, мы-то с юмором и едем по своим делам и тонко понимаем, где
он принципиальный, а где просто хорошо работает...
А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, се-
рых костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками "дипломат", где
записные книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-де-
сятиверстки с маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так
любят свою страну, что больше всего почитают заграничные команди-
ровки, и работу в посольствах, и выезды, и банкеты. Они так любят
свою страну, что за командировку в женеву с профессором или мю-
зик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю волосатого обли-
жут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему же. И
это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее.
Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить от-
дельно, немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке,
потому что не откинешься, а упадешь...
А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих
голубых точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые
потеряли это в огне, потеряли потому, что не боялись, теперь
стесняются, а мы бегаем и стесняемся их поддержать. Это в нас
что-то сидит. Это наш недостаток. Мы потому и бегаем, что они
хромают.
А есть дети, которые сами не передвигаются. Их несут. А они
поют смешными голосами и приветствуют нас и наше движение. А сей-
час их несут на руках в башлыках, в валенках, и они тоже издают
свой пар, но маленькой струйкой. Они маленькие и лицом еще не
владеют и поэтому очень естественные, на что жалуются киношники.
Говорят: "От ребенка не знаешь, чего ждать. От взрослого, гово-
рят, знаешь". И со взрослыми киношникам спокойно, то есть никак,
то есть все за него надо придумать киношникам. И реакцию его надо
придумать. И любой взрослый с ходу сыграет, и даже бесплатно. По-
тому что в них актерство всегда сидит. А что он думает, никогда
не узнаешь. До того не узнаешь, что кажется, может, и не думает
вообще. Я это про некоторых говорю. Потому что эти некоторые час-
то встречаются и достигают таких крупных размеров...
В этой толпе еще много людей. И хороших. И так себе. И все се-
бе. И все другим. Потому что они разные. Простые и загадочные.
Работают, руководят, пилят и строгают, пишут и вычисляют, чтобы
вагоны шли вовремя, чтобы продукты в машине ехали, и пиво отку-
да-то и даже водка ее тоже кто-то делает, и хлеб, хлеб каждый
день, и вода, и время мирное, и животик сытый, и в головах проб-
лемы и вопросы, которые возникают на сытый желудок.
А мы создаем давку от своего количества и получаем синяки от
кошелок своих и чужих. На бедрах своих и чужих. Вашей жены и не
вашей. Особенно в час пик. Когда полуголые курицы расплющиваются,
помидоры истекают кровью, рукописи пропитываются повидлом. И дер-
жаться надо крепче, чтобы выйти там, где вам нужно, а не там, где
все выходят.
А жить хочется здесь, на людях. На многих людях. Жить и уме-
реть в огромной, огромной с севера на юг, с запада на восток,
стране, где шумят поезда, ревут самолеты. И люди ездят и встреча-
ются, чтобы разойтись или остаться вместе навсегда.
- вверх - | << | Д А Л Е Е! | >> | 15 сразу |