Жванецкий

Я прошу мои белые ночи.

Я прошу мои белые...
Я прошу мои черные ночи...
Я хочу жить всюду.
Мне нужно мое черное море, мои льдины, мой север и мой город Москва, мои люди, мои клубы, красота моих башен, моих башен две- надцатиэтажных, моих многих людей, моих толп. И бриллианты прос- пекта Калинина, и перламутр влажного Невского, и горячий изумруд Дерибасовской. Я пропаду без этого. Я хочу, чтобы люди мои жили и жили, чтоб души их были так же полны, как головы, интересной ра- ботой, и жизнью нашей, и музыкой, и зеленью, и морской водой, и дождями весенними, и трепетом к женщине, и любовью к детям ее.
Я хочу ходить по родине. Я хочу, чтобы меня все знали. И раз- говаривать долго и доверчиво. И не марать глаз неискренностью, рук не портить дрожью.
Я хочу ходить по родине, знать все языки ее, чтоб любить всех ее женщин, стоящих и сидящих у русских печей, у котлов и манга- лов...
Я зароюсь в песок южной Кушки немножко. Я прогреюсь. Я нака- люсь. И, раскаленный, бегом побегу на север. И - в снег под Ар- хангельском. Ночью в тайге. И пусть плавится подо мной, растека- ется весной мой снег. И когда я совсем замерзну и когда я окоче- нею, я бегом побегу на восток в долину туманов, в долину горячего пара, ключей горячих, пахучих и упаду. И, окоченевший, на ключах полежу, и согреюсь, и посмотрю нерест лосося, и кеты, и крабов поем любимых, и рыбы много увижу, которая течет ртутью; мои ребя- та в зюйдвестках ловят, вылавливают, рубят ее ножами... И, наев- шись рыбы и отогревшись, бегом побегу через всю родину на запад. Через Урал, по соляным местам. По Волге. Задержусь в челнах на стройке, где интереснее всего.
Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но, если б мне пришлось однажды, ушел бы я в армию или в челны. Там или там мне интереснее всего. Или лететь в три "маха", или в лодке на севере подо льдом, или в челнах под молодым начальством. Не знаю, как вы, а я для него все сделаю. В челнах есть такие.
Боюсь, когда будет готово и с лязгом пойдет конвейер, станет обычно, станет однообразно, станет то, что было. И начальники бу- дут старыми, а я говорил, что люблю молодым подчиняться. Челны, челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. За- пад моего паспорта. Который дает мне право на неограниченное пе- редвижение в среде, ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой несносный характер. Люблю приправить патетику специями.
Итак, мой запад. Это Прибалтика. Географически и человечески. Ближе к Европе. Кафе у них. Сливки сбитые. Буквы латинские, что поражает и утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эс- тонский язык. И красивые мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что так нравится женщинам и нра- вится нам, мужчинам помельче.
Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и прог- раммой. Там уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темно- те, в полупустом баре. Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть средневековье. Ригу и Таллин. И католиков, и их вы- сокие-высокие соборы со скамьями и органом, где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто - упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или пе- рейти во что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно ду- мать среди чистых деревьев, и домиков, и молока, и пахучего мас- ла.
А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в Москву. Я ринусь в толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня здесь заставят быстро двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь отдавать. Потому что столько желающих, что желаний значительно меньше. И от грохота машин не услышишь пианино в доме напротив и дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом уходят под зеле- ный, и постовые зеленеют в газу на подьеме.
Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду обитания. Выхлопом и перегаром. Недоверием и дымом электростан- ций. А жить хочется здесь, где людей много. В этой давке и для сердца найдешь и для беседы. Студента-математика-международни- ка-астрофизика с толстым портфелем. Или художника с бородой и за- гадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или без принципов, но с продуктами.
В этой толпе можно найти трех женщин: умную, добрую и краси- вую. И полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После то- го, как вы отчаялись найти их трех в одной.
В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карли- кового с бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам и аппетитным коленкам в метро напротив. Боже, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы, и я буду думать об этом от- дельно, это я вам обешаю. Вообще, я хочу жить, пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут Владимир Михайлович, и я буду давать девочкам книжки и кар- тинки и целовать их глазами, светящимися от оригинальных воспоми- наний.
Нет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутрен- не.
И ревновать.
И вообще.
В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется. В любом случае у них в глазах оживление прес- ледуемого.
В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.
Есть несколько причин:
а) действительно интересно, что там пишут;
б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;
в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;
г) не уступать место и заслонять его газетой;
д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же названия.
Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны.
В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне просто бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.
А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллете- нями в папках, где трафаретом выдавлено: "Катар верхних дыхатель- ных путей".
В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко заметить: он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну минутку купить чего-то - и опять в машину, чтобы гордо ехать па- раллельно нам. У нас уже такого вида не будет. Даже если мы в такси. Слишком узки в заду и сидим так, как будто оно вот-вот из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с чемоданами.
В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Настоящие влюб- ленные, как все дикое, разбегаются под напором цивилизации и все- общего среднего образования. Любовь уходит из центра на окраины. В заповедник. Глаза мужчин утомлены встречами. Браки называются союзами. Семьи очагами. И чтобы не влюбляться, некоторые просто договариваются под девизом: "Тебе пора и мне пора". А влюбленные, как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще, чем в жиз- ни.
В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Но надо, чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы. Тогда все увидят и скажут им: "Ну и что? Почему вы стесняетесь? Вы же лысые".
А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но очень чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень принципиальный в толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы что, мы-то с юмором и едем по своим делам и тонко понимаем, где он принципиальный, а где просто хорошо работает...
А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, се- рых костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками "дипломат", где записные книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-де- сятиверстки с маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так любят свою страну, что больше всего почитают заграничные команди- ровки, и работу в посольствах, и выезды, и банкеты. Они так любят свою страну, что за командировку в женеву с профессором или мю- зик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю волосатого обли- жут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему же. И это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее.
Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить от- дельно, немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке, потому что не откинешься, а упадешь...
А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих голубых точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые потеряли это в огне, потеряли потому, что не боялись, теперь стесняются, а мы бегаем и стесняемся их поддержать. Это в нас что-то сидит. Это наш недостаток. Мы потому и бегаем, что они хромают.
А есть дети, которые сами не передвигаются. Их несут. А они поют смешными голосами и приветствуют нас и наше движение. А сей- час их несут на руках в башлыках, в валенках, и они тоже издают свой пар, но маленькой струйкой. Они маленькие и лицом еще не владеют и поэтому очень естественные, на что жалуются киношники. Говорят: "От ребенка не знаешь, чего ждать. От взрослого, гово- рят, знаешь". И со взрослыми киношникам спокойно, то есть никак, то есть все за него надо придумать киношникам. И реакцию его надо придумать. И любой взрослый с ходу сыграет, и даже бесплатно. По- тому что в них актерство всегда сидит. А что он думает, никогда не узнаешь. До того не узнаешь, что кажется, может, и не думает вообще. Я это про некоторых говорю. Потому что эти некоторые час- то встречаются и достигают таких крупных размеров...
В этой толпе еще много людей. И хороших. И так себе. И все се- бе. И все другим. Потому что они разные. Простые и загадочные. Работают, руководят, пилят и строгают, пишут и вычисляют, чтобы вагоны шли вовремя, чтобы продукты в машине ехали, и пиво отку- да-то и даже водка ее тоже кто-то делает, и хлеб, хлеб каждый день, и вода, и время мирное, и животик сытый, и в головах проб- лемы и вопросы, которые возникают на сытый желудок.
А мы создаем давку от своего количества и получаем синяки от кошелок своих и чужих. На бедрах своих и чужих. Вашей жены и не вашей. Особенно в час пик. Когда полуголые курицы расплющиваются, помидоры истекают кровью, рукописи пропитываются повидлом. И дер- жаться надо крепче, чтобы выйти там, где вам нужно, а не там, где все выходят.
А жить хочется здесь, на людях. На многих людях. Жить и уме- реть в огромной, огромной с севера на юг, с запада на восток, стране, где шумят поезда, ревут самолеты. И люди ездят и встреча- ются, чтобы разойтись или остаться вместе навсегда.


© анекдотов.net, 1997 - 2024