Еду как-то раз по родимой КомиАССР на КАМАЗе. Зима, за бортом -40, перегон — 1000 км, ночь (бессонная) только что закончилась. Радиоприёмник сдох, скотина. Еду один и чувствую — сон одолевает, спасу нет. Печка жарит, как в аду, мотор прям-таки колыбельную выводит. С регулярностью метронома клюю носом руль. Уже солнышко показалось, местность

Значит, так. История эта рассказана мне моим другом, видевшим ее из окна автобуса в Питере.

Вот, собственно, сама история.

На одном из железнодорожных переездов скопилась кучка машин — шлагбаум опущен, семафор мигает красным, в общем, все, как надо.

Проходит какое-то время, и из конца очереди выезжает крутейший черный Мерс и становится в ее начало перед автобусом. Через несколько секунд, опять же из конца очереди, выезжает теперь уже "девятка" с тонированными стеклами и становится перед Мерсом (каким чудом умещается между Мерсом и шлагбаумом — непонятно). У Мерса открываются двери, и оттуда вылезают двое здоровых бритых "чисто нормальных пацанов". Они подходят к "девятке" и молча разбивают у нее ножищами задние фары, а потом спокойно садятся обратно в Мерс. Через несколько секунд открываются двери "девятки" и оттуда вылезают четверо не менее здоровых парней в камуфляжах, черных масках, с "калашами" и нашивками РУОП (видимо, ехали на задание). Парни также молча подходят к означенному Мерсу и изрядно лупят его дубинами, разбивая при этом стекла, фары, кое-где помяв кузов, после чего спокойно садятся обратно в машину и уезжают. Во время всей этой процедуры братки так из своей тачки и не вылезли (уехали сразу после руоповцев).

Но больше всего над всем этим, конечно, глумился народ в автобусе.

Лежу в больнице. На этажах идет ремонт. И вот переводят всю нашу палату со второго этажа на пятый. Лампочка в туалете не горит. Туалет — на три очка, причем в средней кабинке дверь отсутствует. Через день-два после нашего переезда лампочка продолжает отсутствовать. И в это время в одной из палат умирает мужик. Народ в больнице ко всему привычный, но все равно как-то не по себе. А мне назначают колоноскопию, к которой нужно основательно готовиться, то есть наглотаться касторки, а потом еще какого-то порошка, после которого ночевать приходится на горшке. И вот — ночь. В туалете темнота. Я дежурю на унитазе в крайней кабинке. Слышу — кто-то вошел в туалет. Слышу — прожурчал. И когда товарищ, по моим подсчетам, должен был двигаться к выходу, я приоткрываю дверь, включаю фонарик, вмонтированный в зажигалке, и замогильным голосом вещаю:

— Покурить не забудь.

Как товарища вынесло из туалета я не видел — я слышал. Дверь, по-моему, он вышибал лбом.

Никто на следующийй день в ночном визите в туалет не признался, но лампочку вкрутили в тот же день. Инициатора и исполнителя вкручивания лампочки я вычислил. Но никому не сказал.

В 19 лет получила стипендию и уехала учиться в Германию. Отучилась, начала работать, осталась тут жить.

Приехала мама, за кофе рассуждаю о том, что пора нам с парнем официально съезжаться, а то жить на две квартиры неудобно: Мы в принципе живем в его двухкомнатной, а моя однокомнатная — это офис и гардероб, ну и ночуем там два-три раза в месяц, если тусуемся ночью где-то рядом. Но поиск квартир в нашем городе — просто ад, и мы все не соберемся. Мама поинтересовалась, почему мы не хотим просто у него жить, на что я сказала, что вдвоем на 60-ти метрах, конечно, перебиться можно, но все-таки нужна третья комната, да и неудобно, что гостей приходится в гостиной укладывать. Посмотрела на маму, а она улыбается и слезы так и катятся по щекам. На мой немой вопрос она тихо сказала – а ты помнишь, как мы в 90-е жили в общаге на мою зарплату учителя? И вот сидим мы, пьем кофе за 4 евро с тортом за 7, и празднуем то, что мы наконец-то зажрались.