откуда взялось это имя "Умка". У меня была сначала идея, что это, возможно, традиционное имя для белых медвежат у северных народов (примерно как у нас "Барсик" для котов или "Жучка" для собак).

Гм! Не тут-то было!

"Умка" по-чукотски – это на самом деле белый медведь, однозначно не "медвежонок", а крупный половозрелый самец, я бы даже сказал: альфа-самец, который совокупляется практически со всеми встреченными самками.

Мне стало любопытно, как же авторы мультфильма так, гм, опростоволосились в отношении имени медвежонка для детского мультфильма…

Довольно быстро выяснилось, что имя "Умка" в данном случае – это "продукт вторичный", видимо, автор сценария мультфильма (Юрий Яковлев, 1922-1995), как говорится, "слышал звон, но…"

Была такая пьеса довольно известного советского поэта, Ильи Сельвинского, под названием "Умка – белый медведь". Она была написана в 1935 году, пользовалась БЕШЕНОЙ популярностью в 1936-1937 гг. (в Москве она шла с постоянными аншлагами на сцене Театра Революции), но – в апреле 1937 г. была запрещена. Вряд ли Юрий Яковлев в свои 14-15 лет ходил в театр на ту пьесу, а режиссеры мультфильма Пекарь и Попов – они были еще моложе Яковлева.

Так что, видимо, название той довольно известной в 1935-1936 гг. пьесы Яковлев МОГ СЛЫШАТЬ, но подробностей о ее содержании, скорее всего, просто не знал.

Дело в том, что содержание той пьесы было — своеобразным.

Некоему партийному руководителю на Чукотке (по национальности, между прочим, – грузину), местный житель, которого как раз зовут "Умка", подкладывает свою жену – типа, это местный обычай, гостю положено спать с женой хозяина, иначе – смертная обида.

Секретарь райкома Арсен Кавалеридзе "вынужден подчиниться" местным традициям.

А потом Умка приезжает к Кавалеридзе домой с "ответным визитом" и, в качестве ответной "любезности", требует ceкса уже с женой партфункционера.

Жена Кавалеридзе, Нина, мягко выражаясь, не в восторге от этой идеи свингерства с представителями нацменьшинств Крайнего Севера, но ее подруги (да и муж) уговаривают ее с Умкой переспать, "чтобы не уронить авторитет партии большевиков у местного населения".

Да, забыл сказать – это все в стихах!

Например:

"Нина. А я люблю, чтоб мужчина был груб!

Бокова (смеясь). "Сказала она зловеще... "

Нина. И вообще — я хочу быть вещью.

Маляша. Вещью?

Нина. На кой мне эмансипация?..

А? Что ты смотришь? Чуть свет просыпаться.

Туфель куда-то под кресло подлез.

Глаза во сне. Ноги — как сваи.

И ты уже мчишься, дико зевая,

Причем ни один подлец

Не уступит места в трамвае! "

Стихи, конечно, – просто Пушкин!: -)

Особенно на Чукотке в 1930-е годы было явно актуальным упоминание героиней трамвая: -)

Но – "пипл хавал", народ на эту вот пьесу активно ходил, в Театре Революции (позднее – им. Маяковского) были постоянные аншлаги…

Напомню – это 1937 год!

Люди с лупой изучали узоры на обложках школьных тетрадей в поисках "профиля Троцкого", довольно часто – находили: -), со всеми вытекающими последствиями для тетрадей и их изготовителей…

А здесь – в пьесе некий ПАРТИЙНЫЙ НАЧАЛЬНИК, ГРУЗИН, переведенный в далекие северные края (сразу вспоминается "ТУРУХАНСКИЙ КРАЙ"), с РУССКОЙ ЖЕНОЙ, начинает проводить некие ceксуальные эксперименты при участии местного населения…

Совершенно не удивительно, что пьесу в итоге запретили. Но – дико удивительно, как цензура вообще пропустила это все в 1936 году! Причем пьеса в театре шла ПОЛТОРА ГОДА!

И только в апреле 1937 года – спохватились…

Сослались на "мнение чукчей, посетивших спектакль".

В "Правде" от 18 апреля 1937 г. было напечатано "Письмо чукотских зрителей": "…спектакль дает неправильное понятие о быте и нравах населения Советской Чукотки... Умка приказывает своей жене ложиться с гостем, а гость – партработник Кавалеридзе – принимает это угощение. Затем, когда Умка приезжает в гости к партработнику, он, в свою очередь, требует, чтобы жена Кавалеридзе спала с ним... "И поскольку "ни один чукча уже не придерживается этого дикого и оскорбительного обычая", следует "прекратить это безобразие и снять эту пьесу с репертуара".

Уже 21 апреля вышло специальное Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) "О пьесе И. Сельвинского "Умка — Белый Медведь":

1. Снять с репертуара пьесу И. Сельвинского "Умка — Белый Медведь", поставленную московским "Театром Революции", как антихудожественную и политически недостойную советского театра.

2. Указать т. Керженцеву на слабость контроля Комитета по делам искусств в отношении репертуара московских театров.

3. Дать в газетах (в хронике) сообщение о снятии с репертуара пьесы И. Сельвинского "Умка — Белый Медведь".

Интересно, что Сельвинский, несмотря на то постановление, практически не пострадал, через пару лет он был принят в партию и — не бедствовал.

Правда, Политбюро потом (в 1944 г.) опять собиралось по поводу его стихов — но это уже другая история, не имевшая никакого отношения к белым медведям и "пропаганде свингерства"...

Между прочим, я сильно сомневаюсь, могла ли, при таком "фривольном" сюжете, эта пьеса 90-летней давности быть поставлена в настоящее время в российских театрах…

Тем не менее, не далее, как три года назад эта пьеса была снова вытащена из многолетнего "небытия" — но не на театральных подмостках, а, как ни удивительно, — в российском суде.

Некое текстильное предприятие попыталось запатентовать торговый знак "УМКА" для своей детской продукции.

"Союзмультфильм", ессно, запротестовал. Так вот, юристы текстильной компании сделали "ход конем": они заключили соглашение с наследниками автора пьесы "Умка — Белый Медведь" И. Л. Сельвинского, об использовании в рекламе их продукции слова "Умка".: -).

Но судья был тоже не лыком шит!

С его точки зрения, ответчик не представил доказательств того, что "пьеса Сельвинского И. Л. "Умка — Белый Медведь", изданная в 1935 году, персонажем которой является охотник Умка, муж Тинь-Тинь — дочери черного шамана Чайвуургын, имела какую-то известность среди потребителей текстильных товаров для детей на дату приоритета спорных товарных знаков"

Товарный знак "Умка" остался в итоге за "Союзмультфильмом".: -)

училась. У них была такая любовь на старших курсах – стены тряслись. В буквальном смысле тряслись, соседи по общежитию свидетели.

– Сам в порядке. Дети молодцы, внуков уже трое, четвертый запланирован. А Оленька умерла.

– Ой, извини пожалуйста, не знал.

– Ничего, это в целом позитивная история. Жили долго и счастливо и всё такое. Она когда заболела, сын еще в девятом классе учился, дочка в шестом. Они у нас поздние, мы сначала купили квартиру, а потом их завели. Проверялась всегда как по часам, маммограммы, анализы и всё, что положено. Оля вообще очень организованная. Вела дневник всю жизнь напролет, начиная класса с восьмого. От руки, в таких толстых тетрадях с пружинами. Закупила этих тетрадей штук 100 или 200 и каждый день что-то записывала. Ну, не каждый, но раз в неделю точно.

Ну вот, проверялась-проверялась и вдруг – опаньки, сразу третья стадия. Сделали МРТ – там еще и метастазы, то есть четвертая. Операцию делать бессмысленно, прощайтесь. Мы, конечно, туда-сюда, в этот диспансер, в тот, в Германию, в Израиль. В Израиле такой русский доктор, говорит: "Вылечить я ее не могу, поздно, но продлить жизнь попробую. Хотите?". Как в гостинице с почасовой оплатой: "Продлевать будете? " – "Будем" – "На сколько? " – "На все!".

Есть, говорит доктор, протокол химиотерапии, совершенно новый, только-только прошел испытания. Капельница адского яда раз в три недели. По цене, конечно, как Крымский мост. Сколько времени делать? А всю оставшуюся жизнь, сколько организм выдержит. Выдерживают кто год, кто два, больше четырех пока не получалось. Химия всё-таки, не витаминки.

Подписались мы на эту химию. Позже оказалось, что в Москве ее тоже делают, и даже бесплатно, по ОМС. Надо только найти правильного врача и уговорить. Но действительно совсем не витаминки. Понятно, почему люди долго не выдерживают. В сам день капельницы самочувствие нормальное. На второй день плохо. А с третьего по седьмой – только бы умереть поскорее. Тошнит аж наизнанку выворачивает, болят все органы и даже кости, вдохнуть невозможно, ломит все суставы, все слизистые воспалены и кровоточат, ни сесть, ни лечь, ни поесть, ни попить, ни наоборот. А потом две недели вроде ничего, до следующей капельницы.

И вот в таком режиме она прожила не год, не два, даже не четыре, а почти одиннадцать. На ней три диссертации написали, врачи приезжали посмотреть из других городов – уникальный случай. Плакала, что не увидит, как Юрка школу закончит, а он успел институт кончить, жениться и двух детей завести. И Юлька кончила институт и вышла замуж еще при маме. Мы с Оленькой полмира объездили, на всех театральных премьерах были и всех гастролях. Раньше-то всё откладывали, копили то на ремонт, то на будущие машины-квартиры детям, а тут мне стало плевать на деньги. Есть они, нет их – я мужик, заработаю. Хочешь в Париж – поехали в Париж. Надо только подгадать, чтобы улететь на восьмой-девятый день после капельницы, а вернуться к следующей. И маршрут выбирать без физической нагрузки. На Килиманджаро нам было уже не подняться, но на сафари в Кению съездили. Там нормально, машина везет, жирафы сами в окно лезут.

– Володя, – спрашиваю, – как ты думаешь, почему Оля так долго продержалась, а другие не могли? У других ведь тоже дети, всем хочется побыть с ними подольше. Просто повезло или что?

– Повезло, конечно. Плюс правильный образ жизни, был хороший задел здоровья до начала химии. Но главное – это ее дневник. Она же ответственная, любое мелкое дело надо довести до конца. Когда начались химии, в очередной тетради оставалась где-то четверть пустых страниц. И когда она плакалась, что больше не может, от следующей химии откажется, что лучше умереть, чем так мучиться, я уговаривал: "Вот допиши эту тетрадь до конца, и тогда я тебя отпущу, умирай на здоровье". А тетрадь всё не заканчивалась и не заканчивалась, так и оставалась исписанной на три четверти.

– Как это?

– Помнишь, был такой рассказ "Последний лист"? Там девушка решила, что умрет, когда упадет последний лист плюща за окном. А он всё не падал, и она тоже держалась и в конце концов выздоровела. А потом узнала, что этот последний лист не настоящий, его художник нарисовал на стене.

– Помню, мы этот рассказ проходили в школе по английскому.

– Мы тоже. Ну вот, я решил: чем я хуже того художника? Устрою ей тоже последний лист. Стал потихоньку вставлять чистые листы в конец тетради. А исписанные из середины вынимал, чтобы тетрадь не казалась слишком толстой и всегда было три четверти исписанного, четверть пустого. Она постепенно догадалась, что тут что-то нечисто, но не стала ничего выяснять. Восприняла это как маленькое чудо. Так и писала эту последнюю четверть тетради одиннадцать лет.

– Володь, слушай… Я ж типа писатель. Мне очень интересно, что люди чувствуют, когда смерть так близко. Что там было, в этой тетради?

– На эту тему ничего. Если читать, вообще не догадаешься, что она болела. Писала про Париж, про жирафов. Что у Юльки пятерка, а Юрка, кажется, поссорился с девушкой. И какой-нибудь рецепт супа из брокколи.

– Можно я эту историю выложу в интернете?

– Валяй.

– Только, понимаешь, люди сейчас не любят негатива. Хотят, чтобы все истории хорошо заканчивались. Давай я не буду писать, что она умерла? Как будто мы с тобой разговаривали не сейчас, а когда Оля была еще жива. Закончу на том, что ей исполнилось 57, а что 58 уже никогда не исполнится, умолчу.

– А какая разница? Что, если не писать, что она умерла, люди будут думать, что она бессмертна? Читатели не дураки, поймут, что это всё равно история со счастливым концом.

– Не понимаешь ты, Володь, принципов сетевой литературы. Но дело твое, напишу как есть.

Вот, написал. Посвящаю этот рассказ светлой памяти О. А. Ерёминой.