чего лично самым внимательнейшим способом наблюдал, как он исписывает этот лист разными словами. По некоторым из этих слов, известных уже тогда мне, я сразу понял, что это — матерщина. Но елки-палки, ведь добрая половина этих слов мне тогда еще была неизвестна. И представьте только себе весь мой респект и уважуху к такому "ерундиту". Кстати, там на листке в конечном счете было выписано ажно где-то с десяток слов.

Но чем дальше, тем больше интригует: а что он намерен дальше делать с этим злосчастным листком бумаги? Однако оказалось все просто: он завернул где надо бумагу и превратил все это в бумажный самолетик. Ведь сам он, проживая на первом этаже, не мог из собственной квартиры блеснуть всей своей "ерундицией" не по годам. Ну и плюс к тому наверное какой-то крик души. А тут у меня в квартире ему открывалась самая блестящая перспектива четвертого этажа.

Но, то ли погода тогда была нелетная, то ли "авиаконструктор" допустил какаие-то просчеты при создании "летательного аппарата". Может, и какая-нибудь другая причина. Но самолетик, выпущенный с балкона, почему-то сразу же вошел в пике и рухнул на землю где-то в 3-4 метрах от стены дома. И этот эпизод я бы давно уже забыл, если бы не последующие события.

Вообще-то наш сосед с первого этажа вроде бы всегда был мужиком вполне адекватным. Но тут я до сих пор не понимаю, чего на него тогда вдруг накатило? Надо понимать, сидел мужичок себе спокойно на балконе, как вдруг заметил упавший сверху бумажный самолетик. И, представьте себе, не поленился, вышел из квартиры, обошел весь дом и поднял этот злосчастный самолетик. А прочитав надписи на элементах самолета, он почему-то стопроцентно уверился, что только я с четвертого этажа мог совершить такое непотребство. И, если запуск "летательного аппарата" состоялся в первой половине дня, то этот сосед до самого вечера терпеливо дожидался у окон, когда моя мать вернется с работы, чтобы вручить ей лично в руки бумажное "орудие преступления".

Как мне казалось в детстве, и до сих пор кстати кажется, моя маманя всегда лишь искала поводы, чтобы навешать мне тумаков и прочих трындюлей. И за гораздо скромные мои просчеты я регулярно получал свои подзатыльники и часами простаивал в углу. А тут — такой "замечательный" повод. Но она прекрасно знала мой почерк, так как регулярно тогда проверяла мои домашние работы из школы. И тут вышел первый казус, так как она с самого первого взгляда поняла, что неприличные слова написаны отнюдь не моим почерком.

Но надежда на расправу надо мной для нее еще оставалась, и она прихватила этот листок бумаги с собой на четвертый этаж, чтобы окончательно разобраться. А вдруг повезет, и можно будет навалять мне и на этот раз хоть за что-нибудь. Больше всего я боялся тогда смалодушничать и выдать своего друга. Однако сейчас я уже давно понимаю, что у него родители были вполне адекватными, и едва ли бы ему что-нибудь за это перепало. Но на деле дети 10-11-летнего возраста уже достаточно смышлёны, и никого я не выдал, да и сам получил полное оправдание без единого подзатыльника.

не понимая, как пользоваться этим агрегатом, двоечник Солдатов хмуро смотрел на разложенные перед ним доски, Обухов, выходец из верующей семьи, на всякий случай молился на тиски, Жмыхов, ещё в первом классе решивший стать стилистом, копался в своём рюкзачке в поисках зеркальца, а весельчак Шувалов весело долбил по доске молотком, пытаясь вбить в неё гвоздь. Пальцы у Шувалова были уже кроваво-красные.

Учитель встал, вздохнул, прошёлся по классу и остановился возле Шувалова.

— А ты кем собираешься работать, Шувалов? Кем стать хочешь? – на лице учителя появился почти ленинский прищур, без доброты, но с суровой хитрецой.

— А я уже работаю. У меня подписчиков больше ста тысяч… — ответил Шувалов, не переставая попадать молотком по пальцам.

Учитель не знал, что и этот урок улетает в "Тик Ток" и пальцы Шувалова принесут ему деньги намного большие, чем учительская зарплата.

— Во-первых, прекрати стучать. Во-вторых, ты не "Советский спорт", чтоб на тебя подписываться. В-третьих, вот перед тобой чертёж лежит. Где здесь гвоздь? Зачем он здесь? – учитель сунул чертёж под нос Шувалову.

Шувалов отложил молоток, взял чертёж и долго на него смотрел.

— А я, Альфред Михайлович, в этих чертежах ничего не понимаю. И вот же гвоздь, перед ноликом и буковками. – ткнул он пальцем в чертёж.

— Это единица. Здесь должно быть отверстие диаметром десять миллиметров для самореза… — вздохнул учитель.

— Трэш! Саморез какой-то… Отпустите лучше меня к медсестре, у меня вон… — и Шувалов показал побитые пальцы сначала учителю, а потом стоящему на верстаке телефону.

— Иди, а то меня с работы выгонят… — учитель пошёл дальше по классу.

Шувалов схватил телефон.

— А сейчас, френды, будет жесть… — и с этими словами он выбежал в коридор.

— Какая жесть? У нас ДСП! – обернулся учитель, а класс хохотнул.

— Что смешного? – насупился Альфред Михайлович.

— "Жесть" это жёстко. – просветил учителя Солдатов: — Это молодёжный сленг.

— Жесть это холоднокатаная отожжённая листовая сталь, — отчеканил Альфред Михайлович: — А жёстко это спать на…

Но где жёстко спать, класс не услышал. Раздался грохот и Альфред Михайлович рванул на этот грохот, как голодный лев на толстую антилопу. Слава Богу, страшного ничего не случилось, просто Толя Рыженков решил отпилить часть ДСП-шной плиты и уронил всё, включая верстак.

— Сломалась вот… — извиняюще сказал Рыженков, показывая остатки полотна ножовки: — Я всё расчертил, хотел…

— А ты проверил крепление полотна? Мы же учили — концы полотен лучковых пил должны быть прочно закреплены в шаховках, а сами полотна разведены. – сказал Альфред Михайлович.

— Ой, а у нас коттедж в Шаховке, а родители разведены… — раздался голос Жмыхова: — Мы на каникулах в Данию летим, может, там их поженят…

— А в России почему пожениться нельзя? – спросил учитель, помогая Рыженкову поставить верстак: — На Руси такие прекрасные свадебные обряды. А ты бы на свадьбу стул своими руками сделал, мы бы помогли всем классом. Да, ребята?

Класс издал одобрительный звук, а Жмыхов вздохнул.

— На Руси невозможно заключить брак между двумя людьми одного пола. — сказал он: — Статья двенадцатая Семейного кодекса требует согласие мужчины и женщины. А у нас в семье женщин нет…

Альфред Михайлович открыл рот и хотел что-то сказать, но вовремя оceкся и посмотрел на стоящего рядом Рыженкова.

— У Жмыхова однополая семья. – пояснил тот: — Папа один и папа два. А папа два — чернокожий афродатчанин.

У учителя произошёл когнитивный диссонанс, но он не знал, что это такое, поэтому просто резко погрустнел. Помолчав, он поправил верстак, потом ещё раз поправил и решил сделать вид, что ничего не слышал.

— А ты кем стать хочешь, когда вырастешь? – спросил он у Рыженкова.

— Я в "нефтянку" пойду. – ответил тот.

— Нефть добывать будешь?

— Зачем добывать? Продавать.

— Так чтобы продать, её надо сначала добыть!

— Ну это я не знаю, как её там добывают, откуда… Я буду только продавать. А из чего её добывают?

— Из земли. – когнитивный диссонанс у Альфреда Михайловича усиливался и он с тоской посмотрел на часы.

— Отлично. На Мальдивах земля есть, там и добывать будем. – решил Рыженков.

Альфред Михайлович сглотнул слюну, зачем-то занюхал её рукавом и подошёл к Мухамеджанову, который работу закончил и подметал возле верстака.

— Что это? – учитель осмотрел сотворённую Мухамеджановым конструкцию.

— Полка. – уверенно ответил Мухамеджанов.

— Чтобы ты не делал, Мухамеджанов, получается дастархан… Четыре тебе. А остальным по три балла. – Альфред Михайлович взглянул на Жмыхова и толерантно добавил: — Жмыхов, тебя пять.

Но слова "толерантно" учитель тоже не знал, поэтому добавил это просто так, из жалости. Тут прозвенел звонок, ученики потянулись к дверям, а когнитивный диссонанс в голове Альфреда Михайловича трансформировался в непреодолимое желание выпить.

Вечером, когда школа опустела, учитель технологии Альфред Михайлович напился в компании физрука и школьного охранника. Он долго и бессвязно рассказывал собутыльникам про СССР, потом спел две песни из репертуара Софии Ротару, пробормотал "Сталина надо" и уснул на лавочке в школьной раздевалке.

А утром Альфред Михайлович написал заявление об увольнении и в этот же день уехал куда-то с Ярославского вокзала. Через четыре дня, проехав пять тысяч километров, он оказался в 1972 году и сошёл с поезда.

Альфред Михайлович работает трудовиком в средней школе забайкальского посёлка Киреево. Его там ценят, он признан лучшим учителем школы и награждён грамотой, а его мальчишки делают прекрасные полки с табуретками и побеждают в поселковых конкурсах по столярному делу. Альфред Михайлович счастлив и недавно женился на завуче. Расписали их прямо у памятника Ленину и выделили две комнаты в бараке с печным отоплением и колонкой неподалёку.

Одна только странность есть у Альфреда Михайловича — иногда, когда он видит по телевизору выступление стилиста и певца Огюста, он плачет, напивается и рассказывает, что раньше этот Огюст был Жмыховым из восьмого "Г", что у него два папы и один из них – афродатчанин.

Но ему, конечно, никто не верит и жена-завуч идёт в аптеку за димедролом.

Да и, если честно, телевизоры в Киреево концерты этих Огюстов не показывают.