Я знала многих стариков. Не только своих многочисленных родных, со многими общалась на студенческой практике в глухих деревнях русского севера. Была одна информантка, бабушка 1929-го года рождения. Её семья жила в Ленинграде.

Когда началась война, мужчины ушли на фронт, женщины остались трудиться в тылу, а детей попытались эвакуировать (успели, как мы помним, не всех). Та бабушка отправилась в эвакуацию. По дороге поезд разбомбили. Погибло много детей, а тех, кто выжил, расселили прямо где это случилось, по близлежащим деревням. Когда до города дошла весть о поезде, женщины побросали станки и поехали искать своих детей. Нашу бабушку её мама нашла. Так и жили они в той деревне, где через 75 лет я с ней познакомилась.

Была другая бабушка-информантка, 1919-го года. Она ворожила, и некоторые односельчанки, лет на двадцать младше, её недолюбливали. "Шурка-то, – говорили, – чего так зажилась-то? [тем летом ей было 97] Она всю жизнь в бухгалтерии просидела, работы настоящей не знала!" Почему-то они не хотели учитывать, что когда ещё были детьми, та Шурка голодала и валила лес.

На моём диктофоне осталось много Шурки, Александры Григорьевны. Она начитала нам много молитв, заговоров, спела четыре старинных песни, а в перерывах, конечно, было сказано много "за жизнь". "Вот пришли вы ко мне, я дак бедно-то живу, а я вас угошчаю. Конфетку-ту всегда найдёшь гостю. Всегда надо угошчать <... > Только, девушки, не рожайте преждевременно! Не рожайте. Всю жизнь себя потом будете каять. Вам жить-то, вам. <... > Будьте добрыми, будьте хорошими! Чтобы жить вам хорошо... Ладно. Вспомяните бабку".

Вообще, если вдуматься так ретроперспективно, ужасно тяжело психологически было на практике. Эти старушки сейчас живут на мизерную пенсию, без элементарных удобств, без аптеки и поликлиники, продолжая физически трудиться по хозяйству, зачастую – с сыновьями, великовозрастными алкоголиками, на шее. И это – лучшее время в их жизни. Очень хотелось говорить с ними не про то, водится ли у них кто в лесу, да как гадали, да какие песни пели, а просто о жизни. Очень хотелось помочь, что-то сделать для этих людей. Ведь война, пережитая в юном возрасте, оказалась только началом их жизненных испытаний.

Работала секретарем в крупной, по меркам маленького города, фирме. Недавно меня уволили за то, что блузка оказалась мятая и это не понравилось завхозу. На мои объяснения, что я каждое утро еду в забитом автобусе за 30 км от офиса и сегодня там было особенно тесно, внимание не обратили — уверили начальство, что я свинья и лучше меня слить. Но и начальству любопытно было узнать, куда девается купленная канцелярка, посуда, бытовая химия. Ушли вместе. И мне не стыдно)

Захотели с мужем "оживить отношения": придумали себе образы, легенды - якобы оба изменяем надоевшим супругам, купили специально одежду, аксессуары, стали ходить на свидания и общаться как незнакомые люди, писали с фейковых страниц и новых номеров. Было весело, и "основная" жизнь тоже наладилась.

Пока мой муж не заявил мне, что не хочет жить со мной, а хочет с МОИМ ОБРАЗОМ. Месяц не общаемся, он требует развод, хочет жениться на МОЕМ ПЕРСОНАЖЕ. Он что, больной?! Актер недоделаный, вжился, [м]ля, в роль

Терпеть не могу гречку, а муж её обожает. Понятное дело, что приходится её готовить, но выходит она всегда плохо: либо недоварена, либо переварена. Ну не умею я готовить то, что сама не ем! Из-за этого у нас иногда вспыхивают скандалы. На днях он мне заявил: "Не научишься варить гречку — я с тобой разведусь!" На полном таком серьёзе заявил. Развод из-за гречки… К такому жизнь меня не готовила.

Когда началась война, моей прабабушке было всего 18 лет. Она работала санитаркой в госпитале. И чаще всего рассказывала о самом последнем дне войны. Когда объявили о победе, была ее смена. Она бегала по палатам, кричала: "Мы победили!". Все плакали, смеялись, плясали. Это был момент всеобщего ликования! Все люди выбежали на улицу, раненым помогали выйти. И они танцевали до самого вечера! Радовались и плакали!