Не всплывают досадные экраны с рекламными приложениями после игры. Не отвлекают сами игры, больше стал общаться со старыми друзьями и давними подругами. Вмешается в любой карманчик без риска посеять. Не мешает яйцам, если это карман джинсов.

А главное — исчез этот грёбаный томагучи айфон, который надо было кормить от сети 1-2 раза в сутки и раз пять в день поглядывать на батарейку, а не собирается ли она внезапно сд@хнуть. Невероятно, но совсем недавно были времена, когда о зарядке можно было вспоминать раз в полторы недели, и то сам сотик предупреждал об этом робким писком. После которого работал еще полдня. Ребята, я в эти счастливые времена вернулся. Может, это звучит парадоксом в 2016 году, но мне нужен телефон, чтобы звонить. Для всего остального есть компы с широкими экранами и нормальной клавой, в офисе и дома. Равно как и нормальный фотоаппарат с выдвижным объективом вместо этого подслеповатого глазка из жопы. Если в пути — с перепиской удобнее ноутбук.

Основное преимущество айфона перед этими замечательными устройствами — вопель нелепой моды, мечта блондинки сунуть в нос подруге последнюю модель и небрежно пораздвигать пальцами по экрану ее компа — "ой, я думала, что он интерактивный!". Плюс две рациональные штуки — видеоприколы, распространяемые по вотсапу, и возможность звонить из-за рубежа даром. Но муси-пуси мне приелись, а вай-фай в большинстве точек по всему миру хреновый.

Apple, ты классный, продолжай думать, что еще ты можешь предложить, чтобы вернуть наконец на пенсию мой старенький верный Samsung 2008 года и купить твою продукцию. А пока ты думаешь, для резки взлетающих арбузов и просмотра видео я приобрел экономичный Хуавей с широченным экраном, вынимаемый очень изредка.

летучих рыб. Другой проживает совершенную среднестатистическую жизнь, выпивая ежедневно свои 0.18 литра водки, съедая в месяц 5.4 килограмма картофеля и корнеплодов и совершая положенные ему 0.0013 убийства. Но и тот, и другой равно одержимы желанием поделиться содеянным, в назидание современникам и потомкам. В результате один пишет "За бортом по своей воле", другой "Москва – Петушки", третий создает "Кумаонских людоедов" или "Леопарда из Рудрапраяга". А иной ограничивается поучением друзей по гаражу.

И проявление означенного вируса неизбежно, как пресловутый дембель. Невозможно, совершенно невозможно избежать его тлетворного воздействия. Вот и азмь, грешный, впал в эту хворь и пишу, пишу, пишу… Зачем? Для кого? – Не знаю. Но вот история, полная трагизма.

В конце 70-х годов прошлого века – как видите, это древняя история и обязана быть правдой, ибо предки наши верили ей слепо, — так вот в то самое время получил наш институт некий Прибор. Я бы даже сказал – Спектрометр. На фоне остального нашего оборудования, в основном извлеченного из хранилищ времен Хуфу или Тутанхамона и крашеного молотковой эмалью, новая игрушка была красива, как новогодняя елка и в качестве гнета для капусты была идеальна. Как спектрометр это изделие не вполне оправдывало свое название, поскольку не работало.

Начальству же, даже самому лучшему, свойственно желать обратного – хочет оно научных результатов с каждой единицы оборудования. Поэтому с регулярностью раз в неделю был вызываем наладчик, Полномочный Представитель Изготовителя, человек-гора ростом за 2 метра и весом за полтора центнера. Начальник же мой, к слову сказать, рост имел примерно полтора метра и вес килограмм пятьдесят или меньше. И в один прекрасный день Начальник возопил, обращаясь к Полномочному и глядя на него снизу вверх:

— Слава, — вопиял Начальник, — ну неужели Трижды ордена Ленина Ленинградское оптико-механическое объединение имени Владимира Ильича Ленина (sic!) не может справиться с такой мелочью, как спектрометр?

На что Полномочный, исполненный спокойствия и величия, из-под потолка гласил:

— Миша, да все эти ваши научные приборы составляют четверть процента в программе ЛОМО, они просто на хер никому не нужны!

И тут стало ясно, что нас, говоря современным языком, "кинули". И если мы хотим с этим чудищем (не Славой, а Спектрометром) работать, придется действовать самим.

Тогда я принялся думать, потом паять, потом ругаться, опять паять и после опять думать. Даже книжки читал, даже инструкцию к прибору! И прибор, как это ни странно, стал подавать признаки жизни и даже заработал, и работал настолько устойчиво, что меня обуяла гордыня. Грешен. Захотелось поделиться своей мудростью с собратьями – это, кстати, тоже было проявлением ранее упомянутого вируса эксгибиционизма, хоть и с научным акцентом.

Подстрекаемый гордыней, написал я Статью, и приложил к ней Акт экспертизы, и послал Статью в Приличный журнал.

Зря. Зря я не обратил внимания на тот факт, что Приличный журнал, хоть и полностью соответствует профилю Статьи, но издается самим Курчатником. В связи с этим прискорбным фактом спустя пару месяцев после отправки Статьи я был обеспокоен звонком из редакции Приличного журнала, и был поставлен перед необходимостью получения разрешения на публикацию от самого нашего Министерства, поскольку ранее редакция с такой мелочью, как наш институт, дела не имела.

Всякий человек в своем развитии проходит стадию восторженного восприятия окружающей реальности, именуемую наивностью. За определенным рубежом окружающие почему-то начинают эту милую черту именовать глупостью, но это остается полностью на их совести. И вот, полный наивности, или глупости, я отправился в само Министерство. В приемной, посовещавшись, синклит теток вынес решение о том, что "Это вам надо к Пал Палычу". Ну, к Пал Палычу – так к Пал Палычу, куда двигать-то? Синклит посмотрел на наивного (глупого) с сожалением, но номер комнаты назвал. И я двинул.

В результате получасовых блужданий по разноэтажным корпусам Министерства, топология которого навевала мысли о 5-м или 6-м измерении, я добрел до искомой комнаты и отворил дверь, предварительно робко постучавшись. Комната, в которой я оказался, помимо крашеных зеленой масляной краской стен, имела следующие приметы: два окна без занавесок, стол без единой пылинки на нем, два стула и Пал Палыч.

Великий человек каким-то образом был предупрежден о моем приходе, ибо начал орать сразу.

— Вы что, — орал Пал Палыч, — не понимаете, что вы сделали? Вы изменили Гостовский прибор! Люди работали! А вы! Подсудное дело!

Мои робкие попытки объяснить, что я просто починил прибор и заставил его работать, не могли прервать могучих элоквенций Пал Палыча:

— Вы не понимаете! Гост! Предприятия! Метрология! Получите разрешение на публикацию у производителя или в его министерстве!

В тот момент, когда я произнес:

— А кто же меня пустит на ЛОМО и в Средмаш? И как же предприятия будут этим дерьмом пользоваться, коли оно не работает, хоть и Гостовское? – настала тишина. Пал Палыч молчал, как граната с выдернутой чекой, как снаряд со взведенным взрывателем.

Остатки инстинкта самосохранения, свойственные даже очень наивным (глупым) людям, заставили меня выскочить за дверь, пренебрегая элементарными правилами вежливости и не прощаясь… Последний взрыв настиг меня уже в лифте и, по счастию, пришелся вскользь…

И вот тут-то и произошло волшебное превращение наивного (глупого) в умного и хитрого. Я решил ждать, и в конце концов дождался своего часа. Пал Палыч был поражен насморком и взял больничный! А я, отныне хитрый и умный, пошел на прием в Научно-техническое объединение нашего главка, рыдая, сообщил о тяжкой болезни Пал Палыча и необходимости срочно-срочно получить разрешение на публикацию, и за шестнадцать секунд получил визу Главного инженера НТО. И Статья увидела свет. И ее даже, может быть, прочитало человек пять-шесть. Виктория, сиречь победа!

…Минуло больше тридцати лет, но меня по сей день мучает один вопрос: кем был этот Пал Палыч? Какой пост в Министерстве занимал? Узнал ли он о моей страшной хитрости, и если узнал – что стало с ним и почему я все еще не на лесоповале?

И еще, для всяких скептиков и маловеров: в приведенных мною диалогах каждая буква соответствует сказанному в действительности. Я не придумал, не сочинил, не добавил и не сфантазировал ни единого лишнего слова.