служил, был дикий прикол:

Когда стояли в родном Новороссийске, наш катер стоял у самого начала пирса. Помимо вояк, к стенке швартовались торговые турки.

Мы стояли крайние, так что бак турка иногда как раз чуть нависал над нашим трюмом.

Сидя на трюме, можно было, не сходя с места, стрельнуть у турков сигарету, впоймать её и закурить.

Мало того, что командир стеснялся нашей оборванной робы и вида узников Бухенвальда перед иностранцами, так ещё и как-то запретил нам стрелять у них курево, грозя покарать оступившихся бесплатной турпоездкой на СХ.

Сидим как-то после обеда (такая ерунда: обед, перекур, "адмиральский час", т. е. все могут после обеда отдыхать, кроме "вахты").

Курева нет, за продуктами (и за ним, родимым) только послезавтра в часть ехать.

Курить хочется — курильщики меня поймут.

На нависшем над нами баке "турка" их матросня стоит, вдаль куда-то смотрят.

КУРЯТ.... А "стрелять" нельзя, в прямой видимости от нас командир стоит у камбуза, смотрит, как бачковой посуду моет. И КУРИТ. Мы уж и под ноги смотрим, и отвлечся как-нить пытаемся...

Двое спать пошли, остались мы трое, моторист Хунды (это его погоняло было, не имя ), боцман (так и звали — "Боцман"), ну и я (4-4-11). Самые злостные курильщики.

Молчим сидим. Думаем.

Тут боцман говорит: -Слава, у тебя тот пакет остался?

Я грю -Да!... И всё понял.

... Дело всё в том, что как-то раз провинившимся Хунды и Занги командир дал наряды. На дачу к своему какому-то знакомому.

Чего-то делать. И те привезли оттуда невесть сколько (по слухам — целый мешок) листьев дикого табака. Получив в заведование радиорубку, я поинтерисовался о назначении и принадлежности большого газетного свёртка, втыкнутого между лампами внутри передатчика "Ёрш", у старослужащих. На что они пояснили, что пакет — святыня команды, секретный талисман, призванный спасти матросские жизни в трудный час. Когда этот час наступит, от какой беды спасёт талисман, что в пакете — на эти вопросы я получил ответы только через 2 месяца, когда сам стал "борзым карасём". До этого я слышал только душераздирающую историю о том, как ночные вахты на протяжении почти года этот табак сушили, резали, опять сушили на печке в 1-вом кубрике или в сушилке (рискуя, между прочим, получить наряды) а он как был с начала беспонтовым, так и оставался. (Во блин, прям рассказ получается ) То есть, курить его можно было, но вкус дыма — пресный, "козьи ноги" с ним отвратительно тянулись, так ещё эта зараза была вечно сырая, не смотря на пакетики силикагеля в передатчике, и периодические дежурные просушки на печке.

... Дык вот, боцман грит — идём, мне передашь, я "ногу" сделаю.

Ну, грю, давай, чего ещё делать.

Открыл радиорубку, выдвинул электронный блок

"Ерша" — вот он, родимый. Боцман взял свёрток, грит — и газетку ЦЕЛУЮ дай. Вытащил ему целую газетку. Боцман исчез в направлении храпящего кубрика. Ну а я рубку закрыл, пошёл на ют, сел на трюме. Ожидаю боцмана с "ногой". (курить у нас разрешено было только у трюма). Пришёл боцман (а командир в это время сидел на баке, в прямой видимости вдоль борта) с "козьей ножкой" размером с... Не знаю с чем, но в самом широком месте она была как трёхлитровая банка. Когда ЭТО увидели турки со своего корыта, они чего-то зашептали меж собой, кивая в нашу сторону. Вид у них был такой, будто только что, своими глазами они увидели румяного [мав]ра в тулупе и валенках (было лето, +30 в тени). Прикурив эту цигарку, и как следует затянувшись пару раз, боцман сразу потерял от вспыхнувшего факела часть волос на бровях и лишился ресниц. Похлопав по кропалю пилоткой, я победил открытое пламя, и отобрал у боцмана-испытателя "ножку".

По нему было видно, что от двух затяжек он уже накурился. Я затянулся в первый раз осторожно, затем сделал ещё три полные затяжки. Вкус был — ого! Рожу пекло — Ого-го!

До этого не курил с прошлого вечера, так что "повело" меня — приход от анаши и рядом не валялся! Затем передал эстафету Хунды. (пояснение: погоняло "Хунды" он получил по наследству от своего старого, когда тот на ДМБ ушёл) Хунды от нетерпеливости своей тоже сначала слишком резко затянулся, и он последовал печальному боцманскому опыту. Турки, не переставая восхищённо наблюдать за нами, громко хором охнули, и привлекли этим своим звуком внимание нашего кепа. Тот сначала поглядел по сторонам (к нам он сидел спиной), затем через плечо обернулся, и увидел, чем мы занимаемся. Сначало он остолбенело смотрел, как Хунды на прощание делает торопливые, но осторожные затяжки, затем на наш с боцманом довольный, но чуть осоловелый вид. Что было дальше, в двух словах:

1 — нам разрешили стрелять сигареты у турков.

2 — боцману дали 2 наряда на вахты, нам с Хунды — по одному.

3 — те турки потом ночью замучали вахту, расспрашивая, что курят русские матросы, сколько им этого выдают, и оговаривали возможность приобретения чудесной травы.

4 — у Хунды и боцмана через совсем малое время выросли совсем новые брови и ресницы.

5 — у меня отпала обязанность подсушивать табачный НЗ.

Дверь не запираю. Поэтому — из кухни кричу: "Willkommen!" (типа, добро пожаловать, одно из немногих слов, которые мне доступны на этом языке).

Тишина.

Думаю, облажался кто-то. Ну и черт с ними... Продолжаю самозабвенно свинину в соусе из дзадзики с грибами и оливками готовить.

Спустя минуты 2 — снова звонок. Ну меня подзадолбало это, но еще не до белого каления. "Willkommen!",- кричу, и оливки добавляю себе.. Поем скоро, думаю.

2 минуты тишины. Звонок. "Willkommen, вашу мать!!!".

2 минуты тишины. Звонок. Тут я уже не выдержал. Пошел к дверям. Открываю. Трое, в форме, все как положено. Красные, как раки, глазами вращают, недовольны чем-то. А у меня шкворчит на кухне и грозит подгореть нафиг. Я им жест такой ручкой сделал, типа, сейчас вернусь — и на кухню... Вернулся через минуту, спрашиваю, чего, мол, надо?!

Они уже совсем озлобились. Документы, говорят, давай, причем таким тоном, что "или пришибем" в конце фразы угадывается с вероятностью 100%. Я думаю, совсем офонарели, если так неймется, чего же они 10 минут стояли под дверями? Ну и спрашиваю: "чего, мол, не заходили-то?". А они — по-своему лопочут, я только и разобрал: "Die Provokation" — провокация по-ихнему. Ну, думаю, попал.

Они посовещались, решили ситуацию не форсировать. Кто, говорят, еще в квартире?- "Никого",- говорю,- "кроме свиньи, да и та — лишь частично". Тут их совсем переклинило. Замолчали. Даже по-своему не лопочут. Я совсем воспрял.

А паспорт у меня в конторе валялся, в пяти минутах ходьбы. Я и говорю: "Пошли в контору, покажу. Так, мол, и быть. Только свинью выключу." Они заинтересовались (а разговариваем мы по-прежнему на лестничной клетке). "Можно",- говорят,- "с вами?"...

И тут меня осенило! По здешним законам они без разрешения хозяина порог квартиры переступить не могут. А мое пресловутое "Willkommen" — таковым не является, ибо суть — вводное слово. Вот они и стояли, бедолаги, на лестнице.

Да-а-а... Наши бы для начала дверь нахрен вынесли, дубинкой по почкам приложили, просто для установления взаимопонимания, а потом — может быть — и про документы спросили... А эти — "если Вас не затруднит, пройдемте в офис, покажете документы"...

Ну как мы до офиса шли — отдельная история. Я не то что убежать — мог обнести все ювелирные магазины, встреченные по дороге, они бы даже не заметили.

Они обсуждали вчерашний матч Берлинской "Герты" и когда я обратил их внимание на то, что мы уже в конторе — лишь машинально просмотрели мою визу и с удивлением (а чего это мы к нему прицепились?!) и извинениями откланялись.

Я теперь люблю берлинскую полицию. Мне их даже жалко. Но жесткую (из-за выключения/включения духовки) свинину я им не прощу никогда...