На днях мы с женой валялись на диване и читали книги. Время было что-то около девяти вечера, и я уже не планировал набивать брюхо перед сном, но тут, как назло, в романе кто-то очень аппетитно уплетал блины.

— Что-то блинчиков так захотелось, — без всякого намека бросил я запрос во Вселенную.

— Сделаешь? — подключилась супруга, не отрываясь от книжки.

— Не-е, я это так, мысли вслух просто, — открестился я от лишних телодвижений.

— У нас всё равно не из чего делать, а в магазин я идти не хочу.

Проходит еще пять минут, и тут жена как бы невзначай вспоминает вслух:

— Там молоко есть скисшее.

— Да я уже не хочу. Читай, не отвлекайся.

Спустя ещё какое-то время она закрывает книгу и сдаётся.

— Ладно, сделаю я тебе блинов.

— Да говорю же, не надо!

— Я рецепт вспомнила хороший, а молока у нас всё равно только штук на пять хватит. Я быстро, — вскакивает она с дивана и уносится на кухню, откуда до меня начинает доноситься звон посуды и жужжание блендера, а позже и шипение масла.

Опомнился я где-то через полчаса, когда заметил антенну кошачьего хвоста: самой кошки видно не было, её скрывал жирный туман, расстилающийся над полом в комнате. Жена до сих пор отсутствовала.

Осторожно зайдя на кухню, я впервые увидел, как женщина превращается в ведьму. Всё как в кино: шкафы нараспашку, повсюду баночки, скляночки, скалочки; под белоснежной мукой скрываются колдовские тайны, половина кухонного гарнитура и холодильник. На чётырех конфорках в чётырех разных сковородах румянятся аппетитные кружочки, сотканные из бог знает каких химических соединений. На большом блюде под сливочным маслом, утопают два десятка готовых блинов; деловито булькает электрический чайник, а жена в полном неадеквате разговаривает с тестом.

— Всё нормально? — спрашиваю я, боясь любого варианта ответа.

— Ма-а-ас-ло, — словно из далекого космоса раздается голос супруги.

— Чего масло?

— Закончилось. Сходи в магазин.

— Так может, и не нужно больше? Мне и пяти штук хватило бы, куда ты столько напекла, а главное, из чего?

— МАСЛО!

Я убежал в магазин, проклиная свой бескостный язык. Ближе к одиннадцати стало понятно, что блинов уже не хочется? хочется спать, но вот вернуть жену так просто вряд ли получится. В глазах её горели первобытные костры — природный инстинкт "накормить ближнего и не дать племени погибнуть голодной смертью" овладел моей супругой.

Когда звон воображаемых старинных часов в моей голове отбил полночь, комната распахнулась.

— Иди есть.

"А может, завтра? " — вертелся вопрос на языке, но так и погиб в глубинах моего страха.

— Вкусно? — смотрит на меня хищным взглядом моя ненаглядная. Мы сидим за столом, передо мной гора блинов, в кружке — чай, в глазах — слёзы.

— Офень фкуфно! А ты чего не ешь? — еле шевеля набитым ртом, спрашиваю у жены.

— Да я пока готовила, так нанюхалась, что как будто наелась.

— Можно я спать пойду?

— А для кого я старалась?

Два дня мы эти проклятые блины уже едим: на завтрак, обед и ужин, заворачиваем в них всё, что заворачивается, а они всё не кончаются.

Короче, больше я на ночь художественную литературу не читаю. Больно уж калорийная она и опасная.

В учительской одной средней питерской школы шла горячая дискуссия. Спорили, со всем жаром юности, две молодые учительницы.

— А я верю в приметы!!! — кричала молодая учительница биологии, — Вот когда я в институт поступала, мне дорогу черная кошка перебежала... и я...

— Ерунда! — кричала юная химичка,

Стою в очереди за колбасой и сыром. Продукты всегда беру тут, директор закупает продукты напрямую, накрутки низкие, поэтому толкучка — практически всегда.

Заходит мой бывший одноклассник, Игорь, и подходит к кассе. Очередь, почуяв неладное, сплотилась и выставила локти.

Тут надо сказать, что Игорь был самым скромным мальчиком в нашем классе, да и, пожалуй, во всей школе. Если ему наступали на ногу, он всегда извинялся.

С тех пор он нисколько не изменился, и если решил пройти без очереди, то обстоятельства наверняка были экстраординарными.

Извинившись у очереди шесть раз (я считал), Игорь попросил продавщицу:

“Елена Петровна, взвесьте мне, пожалуйста, палку сухой колбасы”.

Опешившая на мгновение от такой наглости очередь, разразилась проклятиями и пожеланиями, а одна бабулька под шумок успела вполне профессионально ткнуть пару раз кулачком по почкам, на что Игорь каждый раз говорил “извините”.

Когда он, очередной раз извинившись, очутился вне досягаемости, очередь переключилась на продавщицу, требуя жалобную книгу. Самые поднаторевшие в склоках требовали директора.

“Игорь Васильевич”, — прокричала продавщица: ”вернитесь, вас тут спрашивают”

На улице порывистый ветер. Иду по улице, впереди идёт девушка в лёгком платье, за ней тучный поп. Налетает порыв ветра, поднимая платье девушки аж до середины спины. В этот момент я догоняю попа и вижу, как он крестится и говорит:

— Спасибо тебе, Господи, за этот ветерок. За прохладу и красоту, которую он принёс нам.

Давно это было, лет 40 мне тогда было, может чуть больше. Приехал к другу в деревню, на пару дней чисто погулять — попьянствовать, стресс городской скинуть. Не был у него месяца два до этого, он за это время собаку себе завел, на охрану дома, здоровенный кавказец, лохматый, злющий, хоть и молодой еще. Бегает на цепи вдоль ворот — забора. Друг предупредил меня, чтобы я к нему не подходил, т. к. запаха спиртного он вообще не переносит — буквально с ума сходит. А мне и не надо, я собак, как бы помягче сказать, побаиваюсь. Посидели мы с другом крепенько, к ночи дело, решил он соседа для компании пригласить. Сотовых тогда не было, пошел за ним сам. Я без него выпил еще рюмочку и заснул. По крайней мере, я так считал. Проснулся на веранде на диване утром. Друг с соседом, слегка обалдевшие, приставать начали — как мне это удалось? Я понять ничего не могу — что удалось? Рассказывают. Возвращаются вдвоем, и видят картину — собака в будке сидит, повизгивает потихоньку, я перед будкой прямо перед входом на земле сплю. Учитывая, что днем температура была выше тридцати, собака никогда в будке не спала, даже туда не заходила. Выходит, я ее туда как-то загнал. Каким образом? А для пса с этого дня я своим стал, он даже не гавкал на меня до самой его кончины. Прожил он лет пятнадцать.