Про экстрасенсов, колдунов и целителей.

Лет так уже двузначное число назад. В лесисто-уральской местности. Мучимый тяжелейшим похмельным синдромом, вызванным трехдневным общением с генералом от Госгортехнадзора, я прислушался к совету собственного водителя:

— Шеф, — говорит, — тут бабка в деревне имеется, всякие болезни наложением рук снимает. Недалеко – километров пятьдесят. Нам с вами это не крюк. А бабка — на весь Урал знаменитость. К ней даже из-за границы лечиться едут, из села, где Ванга жила.

Согласился от безысходности. Там все равно магазин в деревне-то.

Дом у бабки был странный. То есть, не крестьянская изба, а именно дом в деревне. Старый. Лет так за сто с полусотней. То ли больничка была ранее, то ли школа, то ли просто приказчик заводской жил. Калитку в тёсовой воротине открыла та самая бабка.

Точнее, вовсе не бабка, — бабкой назвать язык не повернется, а высоченная стройная старуха с крючковатым носом, вся в черном платье до пят. С кружевным черным же воротником и манжетами. Я так в детстве старуху-графиню из Бронзовой птицы представлял. А эта еще и назвалась Марфой Акинфиевной, что в Демидовских местах звучит вызывающе после захода солнца. Пригласила в дом. Посмотрела. Не спрашивая, набулькала воды в стакан и подала. Стало легче.

И минут за пятнадцать, под удивленные вздохи водителя, рассказала всю историю болезни. Сердце начинает шалить. Давление. И так далее, и тому подобное, достаточно подробно и правильно. Травы заварила разной, колодезной водой отвар остудила, порошков каких-то в тот же стакан насыпала. Ну я сразу-то пить не стал, мало ли, чего намешала. Не поклонник, видите ли, употребления помета летучих мышей с толчеными жабьими головами. Обещали ж только наложением рук… Но тут как раз водитель спросил, откуда она все про нас знает.

— Чего про вас знать-то, алкашей? Тоже мне, бином Ньютона. Я пятьдесят лет в районной больнице, из них тридцать – заведующей. Сейчас здоровья на работу не хватает, дома сижу, иногда людям помогаю. А всякие идиоты вроде тебя, — тут она на водителя кивнула, — слухи распускают про бабку-целителя. Пей, не бойся, — это уже мне, — там аспирин с аскорбинкой и травы успокаивающие.

Выпил, да.

— А имя-отчество? – выпив, обратился я с наглым вопросом.

— Так надо ж было тебя в чувство привести как-то. И-и-эх, интеллигентный человек, а водку в таких количествах употребляете. Воздержанней надо быть. А так-то, я -Мария Афанасьевна Никитина. Без всяких чудес и демидовщины.

Тут я все-таки заржал. Хорошая тетка. А могла бы ведь и клубочек предложить. За три моря с клубочком.

Давным давно, когда Транссиб ещё только строили, в одном сибирском городе нужно было построить вокзал. Дело обычное, да. Но вот проектов этого вокзала было два.

Губернатор мог бы решить вопрос сам. Но не стал. Вместо этого на площади перед будущим вокзалом были поставлены два больших щита с эскизами обоих проектов. И два ящика. Любой желающий мог бросить в ящик денежку и, таким образом, проголосовать за этот проект. Ну а вырученные деньги предназначались для благоустройства города.

Голосование шло неделю. Сибирские купчины торжественно совали по сторублёвке в оба ящика. Народ попроще кидал рублёвки и полтинники. А перед самым подсчётом, когда уже и народ собрался, прибежал мальчик-сирота и сунул в один ящик две копейки...

Как оказалось, сиротка и решил дело: в этом ящике оказалось НА КОПЕЙКУ БОЛЬШЕ!

Вокзал был простроен по выигравшему проекту.

Губернатор, который и сам болел за этот проект, за свой счёт отправил мальчика-сироту учиться в гимназию.

Город получил на благоустройство весьма значительную сумму.

А народ запомнил эту историю. Хорошо запомнил.

Уже после Великой Отечественной этот, много раз ремонтированный и реставрированный вокзал снесли. Построили новый, большой и современный. Но фасад этого нового вокзала был хотя и увеличенной, но точной копией того, старого, за который когда-то люди голосовали своими деньгами...

Немного об опере.

В начале и середине 70-х в оперных театрах часто ставили оперы типа "Повесть о настоящем человеке", оперу "Мать", балет "Ангара". Но будучи юношей, да и сейчас пожалуй, предпочитал классику.

Произошла эта история 1974 году в славном городе Харькове. Погнали наши восьмые классы смотреть эту самую "Мать" в постановке местного

В нашей семье есть небольшая особенность — дети через поколение рождаются с шестью пальцами на руке или ноге. Бабушка не стала исключением, у неё было по два мизинца на каждой руке. Она родилась в небольшом селе в 1941 году. Немцы в это время захватили деревню и велели вывести весь скот, кушать было совсем нечего. В одну ночь из села стали группами выводить людей в соседнюю деревню на допрос о партизанах, к которым селяне пытались увести последнюю корову. Прабабушку с моей бабушкой, ей было три месяца, уже отправили назад в свою деревню после допроса, как их подозвал к себе немец. Велел отдать ему младенца и уходить. Прабабушка жутко испугалась, но делать было нечего. Через сутки в хату к прабабушке постучался тот немец и отдал бабушку со словами: "Завтра вернёшь". Прабабушка плакала и в спешке разматывала пелёнки, оттуда вывалилось печенье и ещё какая-то еда. И самое главное — немец удалил бабушке лишний мизинец на одной руке. Наутро прабабушка пошла к тому немцу и отдала ему бабушку. Через сутки история повторилась: он отрезал ей мизинец на второй руке, положил еду в пелёнки и вернул прабабушке. На прощание сказал: "Иначе ведьмой дразнить будут, нехорошо это".

Когда сыну исполнилось полтора года, я отказалась от коляски. Тяжело всюду ее возить, то пандуса нет, то двери узкие, то проходы, да и сама она тяжёлая. Ребенок много ходил, и уже в этом возрасте выдерживал по пять часов неспешной прогулки, изредка переползая на шею.

Когда сыну исполнилось два с половиной, я с ним ходила в дачный магазин — 3.5 км в одну сторону. Делали пару раз остановки по пять минут. Он никогда не жаловался, не хныкал. Соседи удивлялись, они и сами бы с трудом прошли тот маршрут, постоянные спуски и подъемы.

Прошел год. Сыну уже было три с половиной. Возвращаемся как-то из магазина, а он говорит:

— Мам, я устал.

— Как же так? Ты же маленький спокойно ходил и не уставал?

Тут он посмотрел на меня многозначительно: "Да я говорить не мог".