Рассказывают, что когда в 1967 году советский кинорежиссер Наум Борисович Бирман заканчивал на киностудии "Ленфильм" съёмку своего первого фильма "Хроника пикирующего бомбардировщика", он вряд ли думал, что его детищу суждено стать легендой.

И сейчас, почти шестьдесят лет спустя, фильм смотрится великолепно, на одном дыхании. Что тут сказать — советская военная классика. Гибель трёх главных героев при выполнении боевого задания в финале картины навсегда запомнилась зрителям и заставила сжаться их сердца. Создателям картины: сценаристу Владимиру Кунину, оператору Александру Чирову, повезло. Да-да, повезло, потому что руководство "Ленфильма" не ожидая от проекта режиссёра-дебютанта чего-то значительного и в процесс работы почти не вмешивалось. Однако, в какой-то момент директор киностудии Илья Николаевич Киселёв всё-таки посмотрел отснятый Бирманом материал и знаете что? Ему понравилось. Понравилось почти всё кроме финала.

— Наум Борисыч! — обратился Киселёв к молодому режиссеру.

— Всё здорово... вот только понимаете, как бы вам объяснить, мы снимаем хороший, важный, патриотический фильм. Наши герои — отличные ребята, интеллигенты вынужденные взять оружие для защиты родины и настоящие герои. Ну зачем ты так жестоко с ними? Зачем ты их в финале убиваешь? Я предлагаю другую концовку. Представь себе: последний бой, наш экипаж против десяти нацистских фокеров. У парней кончились боеприпасы, горючее на исходе. Их подбивают, бомбардировщик горит, падает вниз. Но в последний момент наши ребята выпрыгивают используя парашюты. Ведь у них есть парашюты? Ну вот! Они медленно летят под белыми куполами, садятся на лесную полянку. Тишина, лес, земляника, как будто нет войны. Они достают махорку, скручивают самокрутку, раскуривают её, передают друг другу. Играет музыка, камера отъезжает. Конец фильма. Как тебе?

Бирман Наум Борисович

— Понимаете, мы их убиваем не потому, что не любим, — поправив очки в роговой оправе вежливо ответил директору Бирман.

— Всё как раз наоборот. Они погибают, потому что они такие прекрасные, талантливые, добрые и веселые ребята. Они вроде как созданы для жизни. Именно такие часто гибли на войне первыми. В этом — главная мысль фильма, его сила.

— Понял, не дурак! — говорит Илья Николаевич.

— Тогда предлагаю компромисс: пусть спасется хотя бы один. Например Серега Архипцев, самый из них положительный, взрослый, тот что командир! Самолет горит, идет вниз, в последний момент Серега выпрыгивает и выживает! Нравится?

— Так не бывает, — снова без тени раздражения объясняет Бирман.

— Он же командир, а командир оставляет боевую машину последним.

— Тогда пусть спасется балагур, которого играет Олег Даль, — настаивает директор.

— Самый веселый и обаятельный! Тоже будет неплохо! Согласен?

— Он не может спастись, — помотал головой режиссёр.

— Да почему?

— Он стрелок-радист. И находится в отдельном отсеке. У него нет люка. Если самолет подбит, всё, считайте он — смертник.

— Понял, не дурак! Кто у них там третий?

— Третий? Третий Веня Гуревич. Еврей. Музыкант.

Киселёв который конечно читал газеты и слушал новости прекрасно знал о сложностях международной обстановки, знал о разразившейся на Ближнем Востоке Шестидневной войне и конфликте Советского Союза с Израилем.

Нервно пройдясь туда-сюда по кабинету мимо молодого режиссёра, он резко разрубил ладонью воздух приняв тяжёлое решение:

— Ладно, черт с тобой! Раз так хочешь пусть гибнут все!

Выпросила дочка попугайчика. Хотела обычного, волнистого, как у подружки. Папа пошел с ней в зоомагазин. Как всегда, от своей щедрой души, купил больше, чем просили.

Домой они пришли с большой клеткой, в которой сидел взъерошенный серый попугай жако. Ну, дочка радовалась, так как продавец сказал, что попугай говорящий, зовут

Рассказал Владимир Этуш.

Он как-то пошел в детский театр — вероятно отсматривать актеров. А там был спектакль для самых маленьких, публика этак по 3-4 годика.

И вот на сцене появляется лохмато-зубастый злодей, и с растопыренными руками наступает на публику, со словами: "Сейчас! Я! Вас! Всех! Съем!"...

Рядом с Этушем сидит маленький мальчик, выпучивший глазёнки, трясется от страха, но, тем не менее, тихо бормочет:

— Всех не съешь — обделаешься...

Познакомился со мной один мужчина, чуть старше меня. Присмотрел он меня, когда свою собаку выгуливал. Мне хоть и было уже тридцать девять лет, но знакомство с ботоксом, тренажёрный зал и красивые платья иногда вызывали у мужчин желание познакомиться. А ходили мы с ним гулять по нашей набережной. Много разговаривали, мужчина рассказывал истории о своей жизни и даже читал стихи. Я, ушки на макушке, слушала всё что он мне говорит и на третьем свидании его спрашиваю: А вы сидели в тюрьме? Что тут с ним стало: он споткнулся, лицо его перекосилось, он ужасно расстроился. И спрашивает меня: "Ну как ты догадалась? Я же слежу за речью, у меня словечек тюремных в речи нет. "Сказал, что по молодости сидел четыре года, за кражу на дачах. И всё, пропал. Потом ещё звонил мне как-то, был сильно пьян. И я ему не звонила, конечно.

А догадаться было нетрудно. Мы встречались, и он мне рассказывал, что делал за день, например: "Сегодня был на пляже, смотрю — а там два мента", или "Ездил сегодня в магазин и у входа встретил ментов". И так раза три, четыре. Мне показалось это странным: я, например, вообще полицейских не замечаю, вообще никогда их не вижу нигде. А тут человек их видит кругом. Поэтому я и подумала, что он сидел. Видит кругом полицейских, видит в них врагов. Всё-таки сорокалетняя женщина уже слишком много замечает, в отличие от юной девочки.

Бизнесмен

Как-то раз голосую на Бульварном кольце машину.

Останавливается джип. Лендровер и довольно свежий. Однако. Водитель рассказывает историю — мол, в кризис потерял работу, теперь перебивается случайными заработками...

Помимо извоза "случайные заработки" заключаются в непрерывных разговорах-договорах о чем-то непонятном по трем мобильникам сразу — два в руках, один на панели на громкой связи. Рулит локтями.

На Никитской площади, на светофоре, увидав в открытое окно такую наглость подваливает мент:

— "Ты что ж, ирод делаешь?! "

(в три телефона — "секундочку! ")

— Я? Я ж стою!

— Это я стою, а ты управляешь автомобилем. Не положено!

Водитель поворачивается ко мне: За сколько уговорились? За триста? Дай ему сотню...

Я молча протягиваю менту сто рублей, и мы уезжаем, продолжая увлекательные обсуждения по трем телефонам...