Здесь было несколько ностальгических историй о детских или первых взрослых новых годах. Мне как-то ни один из них особо не запомнился. Запомнился новый год 1989 года. Мы его встречали с Мишкой, в карауле. Мишка был сержант и начальник караула, а я рядовой. Оба деды. Мы тогда служили в РВСН, а там караулы были особенные. Маленький домик среди бескрайней степи, зимой превращающейся в снежную пустыню. Вокруг несколько рядов проволоки, в том числе сетка-100 под напряжением. Из снега виднелось сооружение номер один — проще говоря, крышка ракетной шахты (злые языки говорили, что оно теплое из-за радиоактивности, но, по-моему, либо грелась какая-то аппаратура, либо его грели целенаправленно). В этом домике сидят два человека, в нашем случае мы с Мишкой. Смена наша была четыре дня, с пятницы по вторник. Нельзя сказать, что кругом совершенно ни души: в трех километрах деревня Ортабулак, ну а цивилизация (позиционный район и сооружение 101, т. е. казарма дежурной смены) — в 15 км. Но дороги хорошо занесены, проехать можно, но это нелегко, а потому есть шансы, что никто к нам не приедет. Так и вышло: за все четыре дня дежурства нас не навестил ни один офицер. Это такое счастье, что не передать словами.

Готовились мы долго. Вообще, в отпуск у нас не отправляли, но у Мишки кто-то умер из родственников, и в начале декабря он поехал в отпуск. Там его отловила моя мама, и вручила две завернутые в рулон полутораметровые елки (одну мы оставили ребятам в казарму, вторую взяли с собой на дежурство), и каких-то украшений, типа мишуры, и жратвы (колбасы, сыра, конфет). Плюс у него были свои. Потом кто-то из хохлов-шнуров получил большую посылку — сало, шоколад. Мы с ними честно сменялись, так что разнообразия вкусностей добавилось. В самоходе в гражданском магазине купили сухого молока, какао, сахара и большую жестяную пятилитровую банку повидла. В солдатском чипке — печенья и посыпанных орехами колец. Во время затарки на продскладе утащили два рюкзака картошки. Где взяли две банки сгущенки, не помню. Бухла не было, никакого, на боевом дежурстве не пьют.

И вот мы сидим в теплом карпоме, у нас украшенная елка, она пахнет на весь карпом, как ей и положено — елкой, жарится картошка, наготове много сладостей и вкусностей. Я даже изготовил сливочную колбасу (вареная сгущенка, масло, орехи из колец, печенье тертое и кусочками, какао, все смешать, свернуть колбасой, завернуть в бумагу и охладить в башенной пулеметной установке). Эстонец Туков гоняет по радиотрансляции веселую музыку. В двенадцать (а смена была моя, с девяти до трех, называется "полусобака", сидит рядовой) он дал в ту же трансляцию куранты, потом нас поздравил первый номер (это был лично командир полка), потом одиннацатый (прапорщик, начальник над караулами), пообщались с мужиками со сто первого, поздравили друг друга, и опять музыка. В том новом годе был неописуемый кайф и много надежды на долгую и счастливую жизнь. Мы были уверены, все будет ништяк, все, что для этого нужно — это дембель. А именно он в наступившем году и происходил, надо только дождаться. Ну а потом возможно только счастье, больше ничего.

Нас должны были сменить во вторник третьего числа, но смену отменили: не могли проехать. Мы сидели там еще три дня, до пятницы и совершенно не волновались: провизии было выше крыши.

Дембель случился по расписанию, ну а уж жизнь потом как-то пошла своим чередом.

С женой отношения стали холодными. Секс раз в месяц – это уже событие. Абсолютное безразличие ко мне как к мужику, даже разговор по душам сделал меня же и виноватым. "Хочешь ceкса – вызывай проституток", – сказала она в гневе. Ну а чё, я так и делаю. Зарабатываю хорошо, есть постоянная барышня для встреч. В семейной жизни идиллия, ceкса нет, да и не надо.

И в один момент дома нахожу огромный такой вибрирующий елдак, хорошо так запрятанный. Детей отправляю к бабушке и жду её с работы, со злости думаю, что засуну ей его, куда только можно.

Я все эти годы не замечал, что ей чего-то не хватает. Это тигрица круче всех девок, которых я снимал за баснословные деньги, таких эмоций на её лице я вообще никогда в жизни не видел. Моя злость за секунду сменилась неимоверным возбуждением. Она хочет, твою мать! За 10 лет впервые по-настоящему хочет ceкса! За всю совместную жизнь такого не видел!

Я трахал до дрожи в коленях, мы вытворяли всё мыслимое и немыслимое. Мы столько времени упустили, она, с@ка, знала, чего ей хотелось, но молчала. Вот прикол, конечно, я 10 лет делал не то и не так.

Был в тот вечер и второй, и третий раз. Потом разговор, длиною во всю ночь, видите ли, стыдно ей было сразу признаться. Чувство, что меня обманывали все 10 лет, не даёт мне покоя. Уже год имею её во все щели, но до сих пор не вылезаю с сайтов игрушек для взрослых, придумываю, чем её ещё наказать.

Стою на кассе, в супермаркете Перекресток на Шоссе Революции.

Впереди тройка человек, пожилая женщина, мама с ребенком лет пяти, здоровый пузатый мужчина, позади столько же в разброс. Кассир работает бойко, выдавая классические "карта у вас есть? " "пакет нужен?". Народ стоит терпеливо, немного раздражаясь на фразу пожилой женщины "ой...

Есть у нас во дворе (в Запорожской обл.) хлебный киоск. А в нем, среди прочего, – дешевый суржаной хлеб под названием "Европейский". Брали его не очень-то, т. к. за рубль-два подороже можно было взять обычный серый, а еще на трояк-пятак дороже – настоящий черный ржаной.

И вот, однажды потребовалось там обновить ценники. А продавщица то ли призадумалась над чем-то иным, то ли "прикололась", то ли поддамши была (запашок от нее порою и раньше чувствовался), но взяла, да и написала вместо "Европейский" – "Еврейский".

В течение получаса после завоза псевдо-"Еврейского" перед хлебной будочкой выстроилась очередища. И за четверть часа с небольшим всю партию расхватали, причем их хвоста кричали "Больше булки (т. е. батона) в одни руки не выдавать! "

И потом еще спрашивали продавщицу: "Люда, а “Еврейский” когда опять привезут? Такой вкусный! "

Когда жила в общаге, была у меня соседка — девушка на два года старше. Мы делили одну комнату, не дружили прям, но были приятельницами хорошими. Помогали друг другу по-соседски, общались. А потом она умерла. Утром пожаловалась мне, что какое-то недомогание, голова болит, как будто температура. Пошла в библиотеку и не вернулась больше.

Оказалось, какая-то инфекция была, резко поднялась температура, стало плохо, и на фоне этой интоксикации отказали жизненно важные органы. При этом она была здорова всегда, никогда ничем крепче насморка не болела, занималась плаванием и волейболом.

Когда мне сказали о её смерти, я сидела в ступоре. Было очень странное ощущение, что этого не может быть. Вот на столе конспект её не дописан, на верёвке майка висит, ещё не высохла. Чашка стоит с остатками кофе, на чашке следы помады. А уже нет рук, писавших конспект, губы, которые пили из чашки, никогда не откроются, а тело, носившее майку, мёртвое и холодное. Впервые в тот день задумалась о быстротечности жизни и внезапности всего происходящего. Потому что если умирает старик — это хотя бы ожидаемо. А когда молодая, красивая, полная жизни, планов и надежд девушка, — это ужасно.