в котором работал доктор Роджерс, официально заявил, что этот эксперимент имеет большое научное значение, а его эффективность неоспорима. В связи с этим, ректор университета доктор Филл Розентерн попросил прощения у оставшихся родственников Джеймса. А все дело в том, что доктор Джеймс Роджерс использовал уникальную, разработанную им самим методику вылечивания, казалось бы, безнадежных больных. Он усиливал их паранойю настолько, что новый ее виток исправлял предыдущий. Иными словами, если человек считал, что везде вокруг него ползают жуки, доктор Роджерс говорил ему, что так оно и есть. Весь мир покрыт жуками. Некоторые особо чувствительные люди их видят, остальные же настолько привыкли к этому, что просто не замечают их. Государство все знает, но держит это в тайне, дабы не допускать паники. Человек уходил совершенно уверенный, что с ним все в порядке, смирялся и старался не замечать жуков. Через какое-то время он, чаще всего, переставал их видеть. На суде выступал некто Аарон Платновский, который болел когнитивно-энфазийным расстройством. Он считал, что он жираф. Ни логические доводы, ни сравнение его фотографии с изображением жирафа не помогали. Он был уверен в этом абсолютно. Он перестал разговаривать, отказывался принимать обычную пищу, кроме листьев.

Доктор Роджерс попросил одного знакомого биолога написать небольшую статью, в которой более-менее научно описать недавнее ошеломительное открытие ученых: в природе существуют жирафы, которые практически ничем не отличаются от людей. То есть, отличия есть – чуть больше сердце, чуть меньше селезенка, но и поведение, и внешний вид, и даже образ мысли совершенно совпадают. Ученые не разглашают эту информацию, чтобы не допустить паники, а эту статью должен сжечь любой, кто ее прочтет. Больной успокоился и социализировался. К моменту судебного процесса он работал аудитором в крупной фирме в Колорадо. Увы, суд штата счел доктора Роджерса шарлатаном, а эксперимент — бесчеловечным. Его приговорили к высшей мере. Он отказался от последнего слова, но передал судье письмо, которое просил опубликовать в какой-нибудь газете. Письмо опубликовала “The Massachusetts Daily Collegian”. Письмо оканчивалось словами: “Вы слишком привыкли к мысли, что все воспринимают мир одинаково. Но это не так. Если вы соберетесь вместе и попытаетесь пересказать друг другу самые простые и очевидные для вас понятия, то поймете, что все вы живете в совершенно разных мирах. И лишь ваш комфорт определяет ваше психическое спокойствие. В таком случае, человек, считающий, что он — жираф и живущий в мире с этим знанием, так же нормален, как человек, считающий, что трава зеленого цвета, а небо -синего. Кто-то из вас верит в НЛО, кто-то в Бога, кто-то в утренний завтрак и чашку кофе.

Живя в гармонии со своей верой – вы совершенно здоровы, но стоит вам начать защищать свою точку зрения – как вера в Бога заставит вас убивать, вера в НЛО – бояться похищения, вера в чашку кофе по утру – станет центром вашего мироздания и разрушит вашу жизнь. Физик начнет приводить вам аргументы того, что небо не синего цвета, а биолог докажет, что трава не зеленая. В конце концов, вы останетесь один на один с пустым, холодным и совершенно не известным вам миром, которым наш мир, скорее всего, и является. Так что, не важно, какими призраками вы населяете ваш мир. Пока вы в них верите – они существуют, пока вы с ними не сражаетесь – они не опасны”.

Ашкенази — все было усыпано портфелями школьников и сумками их родителей.

Моти не стал терять время даром и быстренько выбрал сумку подороже. Он профессионально подошел к сумке, присел на песок рядом, открыл не глядя, нащупал полотенце, солнечные очки, а вот кошелек все не попадался. Ашкенази засунул руку поглубже и оторопел — сумка была набита гвоздями.

Пляжный вор огляделся вокруг — рядом загорали туристы, в воде барахтались дети и взрослые. Моти опять открыл сумку пошире и рассмотрел внутри коробку с торчавшим из нее шлангом и часовым механизмом. Ашкенази сразу понял, что перед ним — он схватил сумку и что было сил рванул к улице Геула, где как раз было заброшенное здание. Если бы вора остановили полицейские, объяснить свое превращение в террориста тот бы точно не смог. Но об этом Моти в тот момент не думал..

Моти оставил сумку-бомбу в ветхом заброшенном доме и бросился к телефонному аппарату. Полицейским вор заявил: "Я нашёл бомбу! Нужны сапёры! Срочно! Это Моти Ашкенази! "Те пробили имя по базе и посоветовали завязывать с наркотой, а за нарушение условий домашнего ареста пообещали арест реальный. И положили трубку...

Ашкенази вернулся к дому с бомбой и начал вытаскивать на проезжую часть мусорные контейнеры, пытаясь перекрыть движение по улице Геула, сопровождая все это диким криком. На это уже полиции пришлось реагировать дебошира схватили, но на всякий случай все же сходили в заброшенный дом проверить...

Из дома полицейские вылетели мгновенно и тут же вызвали саперов. Оказалось, что сумка набита пятью килограммами взрывчатки. Позже установили, что на пляж ее принес тот же террорист, который за три месяца до того устроил взрыв в кафе "Апропо" в Тель-Авиве. После этого полицейские все дела Моти Ашкенази закрыли и сняли с него все обвинения.

задыхался и терял сознание из-за перегрузок и когда брат приходил домой с синяками размером с тело. Даже когда я окончательно терял веру в себя, ему хватало несколько слов, чтобы вернуть ее. Он очень гордился нашими успехами. Забегая вперед, скажу, что олимпийскими чемпионами мы не стали, но с братом на двоих у нас парочка кубков, минимум сотня медалей и сотне две грамот. Но я не совсем об этом. Когда я был на сборах в другой стране, позвонил брат и сказал, что отец пережил сильный приступ и лежит в больнице. Я не хочу говорить о своих чувствах, потому что я не хочу никого сильно грузить. Сборы были важными, но меня поняли и я уехал. Мне кажется, что жизнь — это самая ироничная вещь, которую я знаю. Когда отец пришел в себя, когда уже смог разговаривать, мы с братом были в ужасе, потому что максимум, что он мог рассказать о нас – это то, что мы его дети. Из его памяти исчезли большие куски, он очень хорошо помнил свое детство и юность, а остальное почти полностью забыл. Это было трудно, трудно поверить, а еще сложнее было смириться с этим. Нам пришлось познакомиться заново, я рассказывал ему о том, какой мы прошли путь и он очень сильно удивлялся, слушая то с каким восторгом мы о нем говорим. Вряд ли все отцы могут похвастаться этим... Забегая вперед еще раз, я хочу сказать, что отец после приступа прожил мало, до конца жизни он пытался, но не смог ничего вспомнить. Все что он знал о последних двадцати годах жизни, он узнал от нас, и я уверен, он снова гордился нами так же сильно, как мы восхищались им.