корреспонденцию.

Сразу стало ясно, что мошенники жаждут моих денег, но захотелось узнать, каким именно способом.

Диалог был продолжен, картавая тварь уточнила, куда направить корреспонденцию, домой или в МФЦ, я сказал, что МФЦ меня больше устраивает. Картавая с выбором согласилась и в его подтверждение попросила сообщить код, который пришел мне на телефон.

Так как во время переговоров с мошенниками я пытался читать умную статью, интеллектуального потенциала не хватило на мгновенную оценку поступившей просьбы и код был передан устным путем в целости и сохранности.

Картавая сразу как-то выдохнула, судя по голосу, расслабилась и сказала, что через два дня почта придет в МФЦ.

Осознание, что сделал херню, пришло быстро, я бросил компьютер, посмотрел откуда пришел код, тоже выдохнул и сказал несколько матерных слов.

Код пришел с приложения Банки. ру.

Учитывая все обстоятельства и ранее полученные знания, появилось обоснованное подозрение, что через два дня на мне будет висеть кредит, причем его будут брать дистанционно через "Госуслуги".

Сделал все, что можно было придумать – на "Госуслугах" изменил пароль, почту, телефон, отключил электронную подпись, подключил уведомление о входе в виде смс, направил сообщение на Банки. ру и в Сбербанк.

На следующий день снова поступает звонок с незнакомого мобильного номера. Не очень приятный женский голос снова называет меня по имени отчеству и его обладательница интересуется, почему я поменял пароль на "Госуслугах". Времени на полноценное общение не было, поэтому я сообщил представительнице мошеннического сообщества, что эта игра мне не понравилась и продолжать ее я не хочу.

Пока не беспокоят, кредитов не добавилось. Банки. ру, кстати, на обращение не ответили, такие проблемы их не волнуют.

в милицию уверен, что ему ничего не будет, так как кошелька при нем, как он считает, нет.

Шарапов утверждает, что работники МУРа не должны шельмовать и нельзя было подбрасывать украденный кошелек в карман Кирпичу. Хотя уверен, что без кошелька в кармане Кирпича не осудят.

Жеглов твердит, что "вор должен сидеть в тюрьме" и неважно, каким образом он будет посажен.

При этом все упоминают суд (сажает-то именно он) и рассуждают за этот самый народный суд, который, по их мнению, придерживается навсегда определенных стереотипов.

Рассуждения взяты из реальной жизни, поскольку поимкой карманников, как правило, всегда занимались (не знаю как сейчас) специальные опергруппы, бравшие "щипачей" только с поличным. Другие случаи в той же милиции никто оформлять даже не хотел.

Будучи студентом юрфака в середине 70-х еще до выхода на экраны "Места встречи", я дважды оказывался свидетелем, как карманники доставали кошельки у зазевавшихся граждан. В обоих случаях я ловил их за руку, доставлял в милицию. Но кошельки они успевали сбросить и их безнаказанно отпускали (из милиции, не из суда).

А может быть у судов был свой подход, прописанный в законе, что ни одно доказательство для суда не имеет заранее установленной силы? И что все доказательства оцениваются в их совокупности на основе внутреннего убеждения суда?

И Кирпич, и Шарапов, и Жеглов почему-то представляют суд не способным живо оценить ситуацию и принять правильное решение.

А ведь кроме того, что Кирпич ранее неоднократно совершал подобные преступления, двое свидетелей (Жеглов и Шарапов) видели и могут подтвердить факт кражи, есть еще потерпевшая и вещественные доказательства – порезанная сумочка и кошелек, пусть даже поднятый свидетелями с пола.

При таких доказательствах суд хрен бы оправдал Костю Сапрыкина без всяких подбрасываний, тем более в 1945 году.

В качестве примера приведу пару случаев из собственной практики начала 80-х годов ХХ века.

Зал ожидания городского аэропорта. Очередь в кассы. Полы, заставленные сумками и чемоданами. Серьезный такой мужик берет один из этих чемоданов и потихоньку направляется к выходу. Вдруг оказывается, что чемодан не его, поднимается шум. Оказавшиеся рядом сотрудники милиции доставляют его и хозяйку чемодана в отдел, оформляют материал как попытку кражи.

Материал попадает почему-то в райотдел, а не в линейный на транспорте по территориальности. Скорее всего, те "гнилой" материал не взяли, а я, будучи дежурным следователем, по молодости согласился. Мужик оказался особо опасным рецидивистом, много раз судимым за кражи. Не "быковал". Рассказывал мне потом как сидел на особом режиме в Архангельской области, о порядках в колонии, как наблюдал пуски ракет с тогда еще никому не известного Плесецкого космодрома. Про чемодан говорил, что хотел переставить его в другое место, отрицая факт попытки кражи. Я оценил собранные доказательства в совокупности, как положено. Направил дело в суд. Прокурор и суд с моим мнением согласились. Человека осудили.

Еще раз было. Зашли в обычный продуктовый магазин два постовых милиционера, а там скандал: девушка-студентка, стоящая в очереди, говорит, что вот этот вот дяденька невзрачной наружности вытащил из ее полиэтиленового пакета с вещами кошелек. А когда она это увидела и заругалась, он бросил его обратно в сумку. Ее подружка тоже это все видела.

Расследование этого дела было очень занимательным и требует отдельного описания, как цепь интересных приключений. Скажу только, что мужичок оказался также особо опасным рецидивистом вором-карманником. С большим трудом мне удалось получить от прокурора санкцию на его арест. Осудили.

А вот по делу Кости Сапрыкина с кошельком в кармане я бы на месте суда сильно засомневался в объективности представленных доказательств. Как засомневался бы в распространенных в последнее время случаях обнаружения в карманах у граждан пакетиков с наркотой или патронов.

Ну, поскольку я в свое время от судейской мантии отказался, не буду по примеру Жеглова и Шарапова ставить себя на место судьи.

и пала. Пастух, расстроенный, при односельчанах, обозвал сдохшую корову "колхозной сволочью". А время было суровое, предвоенное. Только отгремели 37-ой и 38-ой годы...

Председатель колхоза объявил пастуху строгий выговор с занесением в Трудовую книжку за "халатность". Приказом обязал в натуральном виде и трудоднями возместить колхозу стоимость коровы. О случившемся и принятых мерах доложил районному начальству.

Районное начальство не знало как реагировать. Ведь сдохшую колхозную корову можно трактовать двояко. Можно как халатность пастуха. А можно как вредительство, кулацкий саботаж. Это как посмотреть. И, не желая брать ответственность, поставило в известность районное управление НКВД. Мол, вам виднее, разберитесь.

Чекисты посмеялись над наивностью гражданских властей: тут, дорогие товарищи, не халатность, а все признаки террористического акта, подрыва колхозного строя, классовая вылазка озверевшего кулачья. Тут не выговор должен быть, а немедленный арест и суд Особого совещания по Указу 1934 г. о борьбе с террористическими актами против Советской власти.

Пастух-старик был арестован и доставлен в тюрьму. Навешали кучу статей от саботажа до озверевшего кулачья.

Старик-пастух таких слов как "террор" и "саботаж" сроду не слышал. Но понял, что "террор" и "саботаж" — это когда колхозная корова сдохла. С таким обвинением он был полностью согласен, вину признал, в содеянном полностью раскаялся. Что уж тут отрицать? Ведь корова сдохла в его стаде. Но подписать протокол допроса с признанием в "терроре" и "саботаже" не мог — он ручку никогда в жизни в руках не держал.

Следователь научил старика какой стороной ручку макать в чернильницу и как выводить две буквы инициалов. Старик охотно поставил свои инициалы под протоколом допроса.

Дело отправили дело на рассмотрение республиканского Особого совещания. Следом в столицу этапировали и обвиняемого.

Республиканская инстанция ознакомилась с делом и посмеялась над наивностью районных чекистов: тут, дорогие товарищи, не отдельный акт саботажа, а все признаки диверсионной деятельности иностранной разведки.

И старику еще накидали статей до кучи: 58-ую, через Десятый пункт, "шпионаж" с японской разведкой, через Тринадцатый пункт — "Антисоветскую агитацию" (за обзывание колхозной коровы) и др.

(Хотели еще нахомутать "КРТД" — Контрреволюционную троцкистскую деятельность. Но передумали. Уж никак неграмотный старик-пастух не вытягивал на матерого троцкиста).

Старик слово "Япония" сроду не слышал, понятия не имел чего это такое. Но понял, что это опять что-то про корову. С обвинением опять полностью согласился. Привычно расписался инициалами на протоколе. Следователь похвалил за быстрое раскаяние и отправил в камеру дожидаться приговора.

Республиканское Особое совещание, не затягивая, рассмотрело дело и вынесло приговор — расстрел.

Республиканская инстанция ежемесячно отправляла в Москву сводку обо всех случаях террора и принятых мерах. В сводку попало и дело старика-пастуха.

И тут Москва неожиданно вмешалась. Последовал приказ:

— Приговор отменить. Дело подлежит рассмотрению союзного Особого совещания. Срочно выслать все материалы дела. Обвиняемого под усиленным конвоем этапировать в Москву.

Старику-пастуху объявили, что приговор отменяется, его будут судить в Москве.

Дело было в том, что в Москве готовился процесс "разоблаченного резидента японской разведки". (Под резидента подверстали крупного правительственного деятеля). А что за резидент без агентов, без разветвленного по стране заговора? Потребовались японские шпионы из других городов. Чтобы их пристегнуть к московскому резиденту.

Последовал приказ Центра по республикам: прислать по одному вашему японскому шпиону. Мы им тут воздадим по заслугам.

Старика этапировали в Москву. Он ничего не понял. Но понял, что дело о корове принимает серьезный оборот.

На допросе он опять услышал знакомые слова о терроре и саботаже. Понял, что ему опять корову шьют. С таким обвинением опять полностью согласился. Привычно расписался инициалами на протоколе. Следователь похвалил за быстрое раскаяние и отправил в камеру дожидаться приговора.

Особое совещание Союза ССР рассмотрело дело о раскрытии крупного заговора японской разведки. Приговор ожидаемый — всем расстрел. Уже приготовили сообщение для печати о прошедшем суде над презренными японскими шпионами и приведении приговора в исполнение.

Но тут в Москву прибыл Мацуоко — министр иностранных дел Японии. Товарищ Сталин очень тепло встретил гостя, обнимал, сам наливал вино на приемах, договор о дружбе подписал. Расцветала советско-японская дружба.

Чекисты смекнули, что они, со своими дурацкими "японскими шпионами", сейчас совсем не к месту и не ко времени. Последовал приказ: приговор по японским шпионам и сообщение для печати отменить, московских японских шпионов быстренько перековать в шпионов кого хотите, хоть Польши, хоть Аляски, хоть кардинала Ришелье, и заново пересудить. А этих, привезенных, отправить назад. Пусть республиканцы сами с ними разбираются.

Старика-пастуха этапировали назад. С ним пришла бумага: суд высшей союзной инстанции состоялся, обвинение в шпионской деятельности не подтвердилось.

Республиканцы перепугались: как понимать московскую бумагу? Это обвинение в незаконном аресте? Или чего?

Спрашивать было не у кого. Республиканцы, избегая ответственности, спихнули дело и старика-пастуха туда, откуда оно прикатилось — в районное управление.

Районные, прочитав московскую бумагу, еще больше испугались. Ведь это они все начали.

Старика вызвали из камеры. Принесли извинения за недоразумение, накормили обедом и отвезли домой.

Председатель колхоза, видя такое дело, тоже испугался. Ведь это он начал. Пришел к старику домой, принес извинения, отменил свой приказ. Еще и тонну угля от колхоза выписал.

Старик-пастух понял, что есть правда на земле.

К ней может быть долгая, тяжелая дорога, но она всегда есть.

В конце любого пути, как бы он не был долог и тяжел, всегда будет святая правда.