Случилось так, что актёры Александр Абдулов и Семён Фарада захотели, чтобы и у их героев, слуг графа Каллиостро — Жакоба и Маргадона, была своя песня. Написать её нужно было срочно, а поэта Юлия Кима (который писал песни к фильмам Марка Захарова) в это время в Москве не было.
Захаров попросил композитора Геннадия Гладкова по-быстрому сочинить что-то в духе неаполитанского романса, тот пришёл в замешательство. Правда длилось оно всего несколько секунд:
"Я помню — это был исторический миг. Гена был сначала в отчаянии, потом открыл крышку рояля и сразу запел и музыку, и слова" — рассказывал Марк Захаров
"А мы в консерватории изучали итальянские термины, и я запомнил выражение „уно моменто“. Ну, и стал на эту тему сочинять музыку.
... Захаров покатывался от смеха" — говорил Геннадий Гладков.
Абракадабра, сложенная из разных итальянских слов, так понравилась режиссёру, что он решил ничего не менять. Разве что знакомая студентка с факультета иняза помогла доработать отдельные строчки, чтобы они между собой рифмовались.
... В то время все официальные произведения искусства надо было "литовать" (т. е. получать разрешение) на худсовете. Когда создатели "Формулы любви" представили текст со строчками "марэ, бэлла донна э ун бэль канцонэ…", от них тут же потребовали перевод. Когда же поняли, что это просто набор слов, то определили композицию как "Народную неаполитанскую песню", а авторство записали так: "Слова Гладкова и народные".
Народ Неаполя очень бы удивился. Ведь для них текст песни звучал бы так:
Море, красивая женщина и прекрасная песня.
Ты знаешь, что я люблю тебя, люблю всегда.
Красивая женщина, море, верить, петь.
Дай мне мгновение, что мне больше нравится.
Одно. одно, одно мгновение
Одно. одно, одно чувство
Одна. одна, одна любезность
Одно. одно, одно таинство.
Впрочем, в фильме Жакоб объясняет Машеньке этот текст по-своему:
"В этой песне поется о прекрасной итальянской девушке. Однажды её возлюбленный уплыл в море и не вернулся.
... Она долго плакала, потом сняла с себя все и вошла в бурное море. И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли".
* * *
Неправдоподобная правдивая история:
Шахт в израильском аэропорту Лидда (1951) или Встреча Соотечественников За Рубежом
Яльмар Шахт со своей второй женой Манци в 1951 совершил поездку в Индию и уж летел обратно из Калькутты в Рим, да не заметил, что избранный им рейс делает промежуточную посадку не в Каире, а в Тель-Авиве.
Где они и сели. Шахт здорово перепугался, так как у Израиля не было (до 1965 года) дипломатических отношений с Германией, Германия была в Израиле несколько, так сказать, непопулярна, а нацистские министры в особенности. В его собственных мемуарах "Мои первые 76 лет" дальнейшее изложено так (англ. , 1955, с. 532-533): "... Учитывая все нарекания, которые я получал от евреев вообще [за мое сотрудничество с Гитлером], меня следует оправдать в том, что я ожидал проявлений любой степени антипатии ко мне в Тель-Авиве. В моей просьбе, чтобы нам с женой позволили остаться в самолете [на все время остановки], было отказано. [Надо полагать, пилотам самим было интересно посмотреть, каково-то Шахта примут в израильском аэропорту]. Мы были вынуждены сдать паспорта и расположиться в зале ожидания аэропорта. Моя жена была встревожена до смерти и не могла и глотка проглотить. Я, напротив, изо всех сил старался казаться совершенно спокойным. Я съел не только собственный завтрак, но и завтрак моей жены, и старался сделать свое присутствие как можно более незаметным. Но еврей-официант, подойдя убрать со стола, спросил меня на чистейшем немецком языке: "Вы довольны, господин председатель [Рейхсбанка]? "Я уставился на него и ответил утвердительно. Через минуту-другую официант вернулся. "Не будете ли вы так любезны, господин председатель, дать мне свой автограф? " [Шахт дал]. Через пару минут он опять вернулся и попросил автограф для своего коллеги [как мы увидим ниже, то был вовсе не коллега в точном смысле слова, а хозяин того самого ресторана в аэропорту Лидда]. Я подумал, что надо бы сказать какие-нибудь теплые слова. "Где вы жили до того, как приехали сюда? " "Во Франкфурте, господин председатель". "Э-э, там было лучше, чем тут? " "Эх, господин председатель, кабы можно было вернуть прошлое! " [Дальше описывается, как Шахт с женой попробовали схорониться в другом зале и т. д. В итоге, к превеликой радости Шахтов, их не арестовали, а вернули им паспорта и посадили на самолет обратно. До Шахта дошли слухи, что тем же вечером Бен-Гурион сказал, что знай он о присутствии Шахта в аэропорту, он бы непременно его арестовал. Чует кошка, чье мясо съела — таких намерений у израильских властей не было]".
Казалось бы, совершенное вранье — однако нет. Несколько немецких евреев, один из которых владел рестораном в Лидде, в котором Шахт ел за себя и за того парня / за свою жену Манци, а другой там работал официантом, действительно хорошо относились к Шахту — как видно, помнили его по 30-м (не лично, разумеется) и находили, что это еще очень ничего и есть за что хорошо отнестись (тем более что с иными из своих еврейских приятелей он и после 1933 негласно поддерживал отношения, бывая за границей, куда они эмигрировали). Известно это из сообщения Jewish Agency for Israel 1951. The Jewish Agency"s Digest of Press and Events, vol. 4, p. 574, где сказано:
— "Инцидент с Шахтом. Господин Д. З. Пинкас, Министр транспорта, заявил, что владельцу ресторана в аэропорту Лидда сделан строгий выговор за то, что он пригласил доктора Яльмара Шахта расписаться в его Книге [памятных] Посетителей. [Так вот что это был за второй автограф! ]. В ответ на вопрос рабби Мордехая Нурока (Мизрахи) г. Пинкас сказал, что расследует, было ли это имя стерто [из Книги]. Министр сообщил также, что ресторан аэропорта будет разделен на отдельные помещения для транзитных пассажиров и [обычной] публики".
Последняя реформа явно была вызвана той навеянной появлением Шахта мыслью, что он может оказаться и не последним немцем, которого занесло транзитом в Тель-Авив. Из самого запроса и ответа министра в кнессете видно, что общественности не приходило в голову, что Шахта надо было арестовать, она выступала только против всей этой фратернизации и требовала удаления автографа Шахта из Книги Посетителей ресторана. Официанту, который получил первый автограф Шахта в свое частное распоряжение, повезло больше.
Остается добавить, что обычная хватка Шахта не изменила ему и тут: напугаться он напугался, но не преминул усмотреть возможность съесть два завтрака вместо одного и реализовать эту возможность.
* * *
В 1967 году к 50-летию Советской власти Олег Николаевич Ефремов поставил в театре трилогию Декабристы, Народовольцы, Большевики.
Авторами трилогии были известные драматурги Михаил Шатров, Александр Свободин и Леонид Зорин. В это же время Ефремов много работал с драматургом Михаилом Рощиным и ставил пьесу Александра Володина "Назначение".
Как
раз в честь юбилейных торжеств Олега Николаевича вместе с группой авторов "Современника" пригласили на прием в Большой Кремлевский дворец. Тогда попасть на прием в Кремль было так же невероятно, как сейчас к президенту Соединенных Штатов.
Ефремов отправился в Кремль. Естественно, перед тем как туда попасть, нужно было пройти через несколько кордонов охраны и везде предъявлять документы. На одном из постов стоял молодой солдатик из кремлевского полка, для которого увидеть живого
Ефремова — это огромное событие в жизни, тем более что в то время Олег Николаевич был безумно популярен благодаря фильму Три тополя на Плющихе.
Впереди Ефремова шла группа авторов. Охранник берет в руки паспорт Михаила Шатрова и читает в нем фамилию: Маршак. Фамилия не совпадает с указанной в списке гостей. В результате проверки Шатров, объяснивший что-то про псевдоним, проходит.
Дальше солдат берет паспорт Володина и читает: Лившиц. Снова проверка.
В некотором недоумении охранник пропускает Володина. Следом идет Михаил Рощин.
Уже совсем удивленный солдат читает в его паспорте: Гибельман. За Рощиным проходит Свободин. В его паспорте указана фамилия Либерте.
И когда наконец подходит Олег Николаевич Ефремов, солдатик дрожащей рукой берет его паспорт и, глядя не в документ, а в глаза Ефремову, говорит: Олег Николаевич, ну Ефремов — это хотя бы не псевдоним?
* * *
* * *
Владимира Коренева прославила роль Ихтиандра в картине Владимира Чеботарева и Геннадия Казанского "Человек-амфибия". Премьера состоялась 28 декабря 1961 года, и уже на следующий день на актёра обрушилась лавина зрительской любви: поклонницы писали письма, звонили домой, дежурили в подъездах.
— От кинодебюта у меня на всю жизнь осталось ощущение счастья, — вспоминал Коренев. — Однако то, что обрушилось на меня после выхода картины, даже популярностью не назовёшь — скорее гипнозом роли. Поклонницы стояли и у театра, и у дома. Стены нашего подъезда пестрели всевозможными посланиями.
Закрашивать художества "фанаток" Кореневу приходилось за свой счёт. Ихтиандр начал мешать Кореневу и в карьере: режиссёры хотели видеть в нем только романтического героя. Поэтому, когда Иван Пырьев предложил ему роль мерзавца в фильме "Свет далёкой звезды", актер с радостью согласился.
— Зрители стали писать: "Товарищ Коренев! Мы к вам так хорошо относились, а вы, оказывается, вон какой подлец". Не представляете, как я был рад, — признавался актёр.
Из жизни знаменитостей VIP ещё..
