Когда я была маленькая, мы жили в старенькой коммуналке, ютились втроем с папой и мамой в маленькой комнатушке. Этот сейчас я понимаю, как было тяжело, а тогда я воспринимала это как приключение. Жили так, пока мне не стукнуло лет десять. Папе тогда было почти сорок, и я до сих пор вспоминаю тот момент, когда мне сообщили, что мы переезжаем в собственную квартиру, где у меня будет своя комната! Все эти годы папа работал, не покладая рук, пытаясь воплотить свою идею в жизнь — написать книгу. Поначалу никакие издания не хотели принимать рукопись от неизвестного и неопытного мужчины, плюс ко всему еще и написано было сложно для восприятия, такой у папы стиль. И все эти годы он оттачивал свое мастерство, при этом работая на двух работах, чтобы хоть как-то держаться на плаву и кормить нас. Помню, как он сидел ночами за письменным столом, а мама сидела рядышком, положив голову ему на плечо, всячески поддерживая его. Десять лет в коммуналке... И вот наконец ему дали шанс! Рукопись напечатали, а дальше пошло-поехало. Рассказы, стихи — все шло с печати и начало продаваться! С тех пор жили припеваючи и ни в чем не нуждались. Как-то папа сказал, что без нас у него ничего бы не получилось, мы были его поддержкой и опорой все эти годы. Сколько лет прошло, а я до сих пор застаю папу за работой на компьютере, пока мама тихонько сидит рядом, склонив голову ему на плечо. Вспоминаю детство. Мы были счастливы вместе даже в тесной коммуналке. Как хорошо, что наше семейное тепло не угасло и прошло испытание достатком.

История услышана из уст молодого парнишки Дениса, на одной городской новостройке. Весело он рассказывал как пришел в профессию, но история скорее грустная.

Далее с его слов.

В школьные годы чем становился старше, тем хуже была успеваемость. Не оставался на второй год, но и пятерки были только по труду и физкультуре. Отец предупреждал:

Годy эдак в 1989 два стyдента Московского Инститyта Hефти и Газа (МИHГ) им. И. М. Гyбкина (ныне Госyдаpственная Академия Hефти и Газа имени вышеyпомянyтоготоваpища) pешили пошyтить на 1 апpеля над своими собpатьями. Дело пpоисходило в общежитии на yл. Бyтлеpова (а может, Волгина) поздним вечеpом.

Были изысканы:

—

— Лара! Йопт.... , у тибе шо.... никада не было свекрови? Я не считается. Я не свекровь, я подарок судьбы. Как ты чистишь селёдку? Ну е- моё. Отрезай голову, не боись, она не кусается, она уже соленая. Теперь вычищай унутренности... , а теперь салфеткой вытри пузико. Та не своё, а селедкино. О.... молодец. А теперь шкурочку снимай, аккуратно.... , а

Рассказывал знакомый эмигрант в энном поколении, из казаков, сваливших ещё в гражданскую. Его дед осенью 45-го оказался в команде янки, вооруженной автогенами и сапёрными девайсами – им поручили распилить на металлолом японский тяжёлый крейсер, выброшенный ударной волной на мелководье в какой-то бухте в очень неудачном месте. Пилить предстояло тысяч двадцать тонн высокопрочной перекорёженной стали, возвышавшейся на десяток этажей над водой. Вдобавок крейсер был просто нашпигован неразорвавшимися авиационными бомбами и торпедами – их предстояло выковыривать теперь многие месяцы с риском для жизни. Кошмарный звук разрезаемого металла достал команду уже на вторые сутки. Вместо этого сюра, всем откровенно хотелось на берег. Потомок казаков предложил план, который был легко принят – неразорвавшиеся бомбы обвязали толовыми шашками и единой системой проводов, чтобы сдетонировало. Щедро добавили и своей взрывчатки в критических точках конструкции.

Бухнуло так, что во всей бухте всплыла рыба кверху брюхом, а в порту вылетели бы все стёкла, если бы не были выбиты раньше. Когда осела пыль, стало ясно, что фронт работ значительно сократился – собственно, всем пора было на берег. Пилить было уже в общем нечего. Наш человек в американском флоте улыбнулся и сказал моргающей от ужаса команде: "Зато вон ухи теперь сколько…"