Позже ей и ее сестрам удалось эмигрировать, а потом и влюбиться и выйти замуж. Но это повлекло за собой второе разочарование – муж оказался импотентом и брак распался. Решив, что "ceкс это неинтересно, я пробовала", занялась политикой, которая закончилась первым тюремным сроком и третьим разочарованием, на сей раз от несправедливости этого мужского мира. Потом было еще много политических агитаций, разъездов по миру и еще один тюремный срок. Не удивительно, что к этому времени она стала анархо-феминисткой, призывающей к искоренению института брака как такового, свободы на аборты и все в таком духе. Финалом этой деятельности стало четвертое разочарование — ее депортация на родину.

Там же ее почти сразу постигло пятое – она, как политик, оказалась никому не нужна, а зарабатывать на жизнь за швейной машинкой было уже некомфортно. Она покинула родину, скитаясь по старым знакомым и, в конце концов, фиктивно вышла замуж за гражданство. После чего села за написание мемуаров и ездила с пламенным речами по всему миру как приглашенный оратор, но уже без всяких претензий на лидерство. А на могиле Красной Эммы в Иллинойсе стоит камень со скромной надписью "Liberty will not descend to a people, a people must raise themselves to Liberty" ("Свобода не снизойдёт к народу, народ должен сам дорасти до Свободы").

Не надо разочаровывать женщин, особенно в юности. Иначе из них вырастает черти что

"Меня ведь не Марья зовут, по паспорту я — Анна... Помню, война началась, мне двадцать исполнилось. Молодёжь тогда из села забирали — не на фронт, а на трудовые работы: окопы рыть. Вот меня тоже взяли. Отец тогда уезжал, вернулся — ему сказали: старшую-то твою увезли. Он, не знаю как, побежал, поймал вроде машину, доехал до города, где эшелон стоял. Нашёл начальника, с порога упал на пол, на четвереньках пополз, закричал: "Что ж это девку-то вы у меня забрали... У меня же — десять детей, десять, а я — вдовый, а те все — младше, второму, парню, семнадцати ещё нет: как же я один девятерых-то прокормлю? "Тот, видно, позвонил кому: правда, что ли, что такой-то — вдовец с девятью малолетними? Сказал: забирай свою дочь. Вот, я вернулась. А из тех, кто уехал, никто не вернулся, что с ними сталось — Бог весть... Мне сказали: будешь трактористкой. Так я войну и потом ещё долго на тракторе работала, потом в доярки пошла. После войны возвращаюсь в один день домой, а отец говорит: пришли тебя сватать за Бориса из соседней деревни, года твои уж немалые, мужиков почти не осталось, так что надевай-ка ты материн сарафан и ступай замуж. Он, Борис-то, на японском фронте воевал, пришёл на костылях: ноги-то на месте, а не слушались, обмороженные. Врачи говорили: ходить не будет, да мать его вылечила, и ходил, только вперевалку. Я с ним не встречалась, не гуляла, знакома не была: так, в лицо видела, а уж где он меня высмотрел, так и не знаю. Ну, что же: руки-ноги целы, с лица симпатичный он был, чернявый да кудрявый, и грамотный: электриком работал. Пришли-то сватать он сам и мать его, она была вдовая, так я и пошла с ними. Да по дороге-то как заплачу... Свекровка и говорит: не плачь, мы тебя никогда не обидим; а вот зваться тебе Анной не надо, потому как я — Анна, путать будут, мы тебя будем звать Машей. Вот так и прожили мы с Борисом пятьдесят лет, работали в колхозе и подняли четверых ребятишек. Ни о чём не жалею, только об одном: что мы с ним не венчаны жизнь прожили. Венчаться бы, да Боря-то мой насмешник: вот встанем мы в церкви, поп-то спросит — берёшь ли эту женщину в жёны, так он, пожалуй, ответит — "Не возьму, надоела за пятьдесят с лишком лет-то". Обидно так-то будет... "

Анна-Марья пережила своего мужа и умерла, немного не дожив до девяноста лет; всё, что осталось после неё, — четыре старые иконы. Вечная память труженице...