рядом с катком. Вывезти их им, однако, так и не удалось — в первый же день "зиккурат" был облюбован в качестве насеста папами-мамами и дедушками-бабушками. С него оказалось очень удобно наблюдать за катающимися детьми, не выходя при этом на лед самому. Чуткое руководство музея устелило палетты огромными матрасами-подушками системы "фэтбой", и на них сразу же растянулись во весь рост с десяток пап, несколько мам, и даже парочка бабушек. Видимо, для более глубокого залегания взрослых на пирамиде руководство музея поставило тут же рядом палатку с горячим глинтвейном. После чего место это приобрело неслыханную популярность, особенно среди пап, и стало напоминать то ли лежбище сытых моржей в теплый солнечный день, то ли древнеримскую пирушку с величественно возлегающими матронами и патрициями. Вот только для уставших от катания детишек места не осталось, а чтобы вообще на этот зиккурат попасть — приходить в музей приходилось как можно раньше, лучше всего к открытию. Все это очень напоминало процедуру занятия места на пляже в Сочи в разгар курортного сезона в советские времена, когда с раннего утра на пляж высылался самый крупный и сильный представитель семейства с покрывалами и полотенцами, а все остальные подтягивались позже — иначе можно было реально остаться без места.

Руководство музея и здесь проявило невероятную чуткость и несколько расширило площадь "лежбища", устлав его всевозможными подушками, подушечками, думочками и даже диванными валиками.

И вот тут они промахнулись. Потому что явившиеся на следующий день детки как устроили с утра подушечный бой этими самыми валиками и думочками, так к обеду и не прекратили. Достаточно было двух-трех забияк не без стратегического таланта, чтобы драка приняла организованный и очень увлекательный характер. Каток был забыт, а дети разделилиь на два враждующих лагеря и принялись строить из матрасов оборонительные сооружения. Ни один взрослый туда даже сунуться не смел. Явившийся для усмирения восставших директор музея, получив по кумполу матрацем, с молчаливым достоинством удалился обратно в свой кабинет. Откуда вместо ожидаемой некоторыми карательной команды явилась гиперактивая молодежная рок-группа, урезавшая такой музон, что бой принял совершенно гомерический характер, а папы-мамы вместе с их пледами-книжками-планшетами-кружками вынуждены были отступить на заранее подготовленные позиции в ресторан. Где нас уже поджидали довольно потирающие руки повара с официантами. И стали понятны мотивы такого, на первый взгляд, нелогичного поступка директора — во-первых, они нечаянно приобрели аттракцион, по популярности превосходящий и каток, и все паровозы данного музея, во-вторых, повысилась выручка музейного ресторана.

Мне страшно даже себе представить, что коммерческий гений руководства этого музея придумает завтра. Сафари на родителей с пейнтбольными ружьями, не иначе. И ведь все равно туда пойдем, куда ж мы денемся, когда родное дитятко с самого утра верещит на верхних нотах "Хочу в музей". Интеллигентные старушки на остановке поглядывают с уважением — надо же, какой ребенок культурный, так в музей просится, аж уши закладывает. Знали бы они, зачем оно туда просится...

роде. Авторами значились некие Архангельский и Сперанский -оба, заметьте, мужики.

В роддом я шла, как на праздник, гордо выпятив дирижабль своего пуза и пританцовывая от нетерпения. Лежа в родильном блоке я очень жалела, что рядом со мной нет Сперанского, равно как и Архангельского. Они немало огребли бы от меня тяжеленным судном и стойкой от капельницы. Это хоть как-то компенсировало мне моральный ущерб и обогатило бы их знания о родах.

В перерывах между схватками я ненавидела Сперанского, Архангельского и весь род мужской заодно и думала, что больше ни за что!!! Никогда!!! Одного ребенка хватит, а если муж захочет второго, пусть сам и рожает. ДААА!!! Акушер-гинеколог был молодым и приятным мужчиной. Время от времени он приходил на меня посмотреть и говорил ласковым голосом: "Ну… разве это схватки? Нет, это еще не схватки!" Однако держался от меня на безопасном расстоянии. Очевидно, глаза у меня были недобрые.

В родильном зале кто-то очень громко кричал нецензурными словами. Было страшно. Наконец мои схватки показались доктору подходящими, две акушерки взяли меня под белы руки и повлекли навстречу новой жизни. На родильный стол.

"Какой красивый мальчик!" — закричали акушерки. Я смотрела на него и испытывала целый спектр чувств, среди которых были волнение, радость, удивление и, конечно же, огромное облегчение.

Первое Кормление было торжественным, как парад на Красной Площади. Нужно было выполнить ритуал омовения, повязать косынку, поставить ногу на скамеечку и благоговейно ждать Дитя. И вот так мы все вдевятером сидели и ждали, как вдруг где-то в конце коридора послышался шум. "Это наши лягушонки в коробчонке едут" — пошутил кто-то. Лягушонки были уложены на каталке как бревнышки в поленнице. Восемь из них оглушительно пищали. Один молчал. Это был мой.

Я впервые взяла его на руки, посмотрела на него… и поняла, что мучений своих я не помню. И они — ничто по сравнению с этим маленьким человечком. (Хотя Сперанский с Архангельским все равно мерзавцы). Вид у него был суровый и неприступный. Огромные глазищи смотрели строго, он словно прикидывал, заслужила ли я такое сокровище и стоит ли иметь со мной дело в дальнейшем. Меня переполняли чувства.

— Так вот ты какой, Добрый Жук! — неожиданно сказала я. Так мой ребенок получил свое домашнее имя.

Он вздохнул, принял решение о том, что я его достойна и наконец-то приложился к груди.

Так началась наша дружба.

Из пребывания в роддоме я вынесла два вывода:

1. Роды — это кошмар. 2. Обязательно рожу еще как минимум одного ребенка.

За три недели жизни вне мамы Добрый Жук вполне освоился, отрастил себе щеки и пришел к некоторым выводам об окружающем мире:

— Спать в детской кроватке западло. Лучше всего спать на папином пузе (мягко и волосато) или у мамы под боком (тепло и сытно). Лишь бы не кроватка!!!

— Титька — от Бога, соска — от лукавого.

— Чтобы прибежал папа, достаточно всхлипнуть. Чтобы мать-ехидна услышала и пришла, нужна туманная сирена.

— Бабушка хочет тепловой смерти Вселенной и с этой целью вяжет шерстяные носочки.

— Какой смысл в прогулке, если коляску не трясет?

— Если болит живот, пусть это прочувствуют ВСЕ! Тогда полегчает.

Первый месяц материнства развенчал многие мифы, в которых я была уверена. Ребенок занимает очень много времени, но я не думала, что он занимает все время. Сходить в туалет становится проблемой. Но с месяцами легче. Любовь приходит постепенно. Чем больше я с ним знакомлюсь, тем больше я его люблю. До ребенка я была свободна как ветер, могла поехать куда угодно. Ну ее, свободу! Ни за что не поверну время назад. Теперь у меня есть гораздо больше — целый маленький мир. И он мне дорог.

– ЛЕЙТЕНАНТ ИОН ДЕГЕН.

Из подбитого танка извлекли обгоревший лейтенантский погон и полевую сумку. Hашли листок со стихами... Останки танкиста погребли, стихи прочитали... и до конца войны, и после нее, из уст в уста передавали страшные строки погибшего, как считали тогда, безымянного автора.

А в 1988 году в "Огоньке" эти восемь строк опубликовал Евгений Евтушенко. Они начинались словами: "Мой товарищ, в смертельной агонии…"

Ольга Берггольц вспоминала, как врач в госпитале прочитал ей эти стихи погибшeгo солдатa. "Они потрясли меня и, думается, оказали даже влияние на мою блокадную лирику ", – рассказывала О. Берггольц.

Ho лейтенант Ион Деген не погиб...

Выжил...

Дегена подобрали после боя. 7 пуль и 6 осколков изуродовали лицо, пробили грудь, руки и ноги.

Из интервью Иона Дегена: "Господь... оставил в живых на войне, что было совершенно невозможно, это я вам говорю… как врач. В моей истории болезни... написано: "Травма несовместима с жизнью".

Спустя годы он встретил врача, спасшего ему жизнь.

–... Спасибо, Василий Дмитрич. –... За что?

– За то, что вы мне жизнь спасли.

– А что, мы с вами знакомы?

Я рассказал, как он лечил меня, и он вспомнил: "Это ты! Не может быть!.. Выжил?! "

Кощунство, или Жестокая правда войны

Мой товарищ, в смертельной агонии….

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

Многие называли эти строки лучшим военным стихотворением: поэты-фронтовики – Александр Межиров, Борис Слуцкий, Михаил Дудин; писатели-фронтовики – Василий Гроссман, Виктор Астафьев. Но находились и те, кто считал это кощунством и воспеванием мародерства.

Правда войны...

"До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага". Разве не это правда войны? Женская верность. Мужская любовь и готовность к смерти ради этой любви. Высокая и красивая правда!

Но "... выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую" – это тоже правда войны. Неприглядная, жесткая, но… правд a!

Так и стихи Дегена. Страшные по своей сути. Такие же страшные, как и сама война. Когда снять валенки с только что погибшего друга – это не кощунство. И вот именно в том, что "это – не кощунство", заключается ужас войны.

Мне приходилось и читать, и слышать от фронтовиков, что способность человека привыкать даже к самому страшному – это счастье. Без этого, как сказал как-то один старик, бывший на фронте командиром батареи, все бы просто с ума посходили…

Да, снимали валенки – босым не повоюешь. Да, радовались, что остались живы... Да, теряли товарищей и продолжали жить дальше... Об этом и писал Ион Деген.

На фронте не сойдешь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали

Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.

Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель,

Как правильно танцуют падеспань.

История "Мадонны Боттичелли"

Есть у Ионa Дегенa стихи "Мадонна Боттичелли". Есть и рассказ с таким же названием.

В имении, оставленном врагами,

Среди картин, среди старинных рам

С холста в тяжелой золоченой раме

Мадонна тихо улыбалась нам.

"Наступление выдохлось. Нас отвели в тыл. Мы поселились в роскошном имении. В том самом, в котором мы увидели эту картину. Но черта с два танкистам дадут усидеть в имении. Нас поперли. Не немцы – свои. Штаб стрелкового корпуса".

Лейтенант Деген повесил "Мадонну Боттичелли" в офицерской землянке.

... Яснее батальонного парторга

Мадонна рассказала нам о том,

Что милостью окажется раненье,

Что снова нам нырять в огонь атак,

Чтобы младенцам принести спасенье,

Чтоб улыбались женщины вот так.

А потом приехала комиссия из политуправления фронта. И штабной полковник с воплем: "Кто разрешил икону? " полоснул ножом по висевшей в углу "Мадонне Боттичелли".

Армейский капитан, начбой, как пишет Деген, врезал ему по морде. Капитан! Полковнику! Да из политуправления! Да при штабных офицерах! Трибунал? Расстрел?

"... полковник вскочил и выхватил пистолет... ни о какой субординации уже не могло быть и речи… Забрали мы пистолет. Руки скрутили. Связали его... Политотдельцы, слава богу, сообразили, что если озверели офицеры из экипажей, то лучше не иметь с ними дела.

Явился к нам сам член военного совета. Начбой всю вину взвалил на себя. А генерал только укоризненно покачал головой:

– Как же это вы, интеллигентный человек, могли допустить, чтобы картину Боттичелли гноили в этой сырости?

На следующий день прилетели из Москвы реставраторы и "Мадонну" увезли. Вот такая история.

Чтобы завершить рассказ об Ионе Дегене – солдате, скажу, что он был бесстрашным асом-танкистом, награжденным множеством советских и иностранных орденов. И медалью "За отвагу". Еще остались в награду четыре ранения и более двадцати осколков и пуль.

Его дважды представляли к званию Героя Советского Союза. И дважды не дали... То ли строптив не по чину был молоденький лейтенант, то ли биография подкачала...

C ам он позднее шутил: "Танковая промышленность прекрасно обошлась без меня, а я – без Звезды, хотя было бы приятно".

Осколки с той войны

В 1960 году журнал "Хирургия" напечатал статью об уникальной операции. Никому не известный киевский хирург Деген пришил правое предплечье слесарю, чья рука попала в станoк. Позднее Ион Лазаревич вспоминал: "Я возненавидел слово "ампутация". Решил, что стану врачом и буду не ампутировать, а пришивать конечности".

Он закончил медицинский институт, защитил кандидатскую и докторскую. Из интервью Иона Дегена.

"Я тогда работал в детской костной больнице. Боже мой, каким дерьмoм я оперировал … Это потом стали говорить, что я виртуоз... у меня после ранения не работает большой палец правой руки, рабочей, и вот с такой рукой, да еще с такими инструментами, я должен был быть виртуозом. Я компенсировал левой рукой, но в левой руке у меня тоже четыре пули… И вот после операции зашел к главврачу: "Варвара Васильевна, до каких пор я буду этим дерьмом оперировать? "Отвечает: "Сил у меня нет от этих евреев, там бедные египтяне на Синае от них страдают, а здесь я должна от них страдать? "Ну, я ей кое-что сказал, я не очень воспитанный человек…"

Он был блестящим хирургом-ортопедом, доктором медицинских наук, известным в этой области ученым. Работал в обычной больнице рядовым врачом. Что тут скажешь? Mы все знаем, как это тогда было...

Из интервью Иона Дегена:

"Работы мои цитировались во всем мире, меня приглашали в Египет, в Японию, но не выпустили даже в социалистическую Польшу… Когда меня пригласили заведовать кафедрой в Томском институте, я сказал: "Всё, поздно, надоело, уезжаю в Израиль".

Шел 1977 год. Уезжающие были отщепенцами и предателями родины. Во время таможенного досмотра Деген прошел через рамку металлоискателя, и вот она – о радость! – зазвенела. К нему бросилиcь со всех сторон: "Какие ценности вы пытаетесь нелегально вывезти из СССP? Снимайте обувь! Говорите! Где?!"

Он усмехнулся и честно сказал, где.. "Один – в плече, два – в спине, под лопаткой". И пояснил: "Осколки, с той войны."

Груз медалей юбилейных 9 мая 2010 года Израиль отмечал 65-летие победы над фашизмом. Бывшие граждане Советского Союза к этому времени уже не были "отщепенцами", они стали "нашими соотечественниками, живущими за рубежом".

И если раньше у них могли забрать полученные под пулями награды, то теперь Посольство России в Израиле торжественно вручало ветеранам юбилейные медали. Этому событию Ион Деген посвятил стихи. И прочитал их... военному атташе с глазу на глаз.

По-царски нам на сгорбленные плечи

Добавлен груз медалей юбилейных.

........

А было время, радовался грузу

И боль потерь превозмогая горько,

Кричал "Служу Советскому Союзу!",

Когда винтили орден к гимнастерке. сейчас всё гладко, как поверхность хляби.

Равны в пределах нынешней морали

И те, кто [м]лядовали в дальнем штабе,

И те, кто в танках заживо сгорали.

Xромой доктор

Однажды в больницу отец-араб привез младенца, грязного с головы до ног. Доктор Деген сам помыл малыша, осмотрел, лечил семь месяцев и вылечил.

Посещая больных в дальних поселках, Деген брал с собой американский пятнадцатизарядный пистолет "Ругер". Однажды на дороге его начал преследовать форд. Oн расказывал:

"Я остановил машину... вышел из автомобиля. С "Ругером"... подошел к форду... За баранкой сидел араб лет двадцати пяти. Увидев "Ругер" в моей руке, он… стал белее мела.

– В этом пистолете пятнадцать патронов. Если я увижу тебя за мной… будешь трупом. Понятно? – и завершил эту речь лучшим образцом из моего танкистского репертуара. Bпечатление было такое, что он всё понял. Я сел в автомобиль и уехал, а он остался стоять ".

В следующую среду в кабинет заскочил знакомый таксист.

– Ну, доктор, наделал ты переполох в арабских селах. Рассказывают, что здесь на "вольво" разъезжает хромой доктор, совершеннейший бандит. Но говорят, что этот хромой доктор... отмывал от говна арабского младенца и вылечил его.

Подарок Всевышнего

Об Ионе Дегене можно расcказывать бесконечно. О Дегене – воине. О Дегене – враче. О Дегене, организовавшем протезирование в Израиле Льву Яшину. О Дегене, по чьей инициативе в Израиле лечились и получили бесплатные протезы 18 советских мальчиков, искалеченных на Афганской войне.

Ион Деген умер 28 апреля 2017 года. В одном из интервью у Ионa Дегена спросили, что помогло ему выжить на войне. Он ответил: "Во время войны я об этом не задумывался. Считал, что случайность, удача. Теперь понимаю, что это подарок Всевышнего".

Есть у моих товарищей танкистов,

Не верящих в святую мощь брони,

Беззвучная молитва атеистов:

– Помилуй, пронеси и сохрани.

Стыдясь друг друга и себя немного,

Пред боем, как и прежде на Руси,

Безбожники покорно просят Бога:

– Помилуй, сохрани и пронеси!