Будни кафедры промтеплоэнергетики.
Лаборатория наша располагалась в полуподвальном помещении. Главный офис кафедры- на втором этаже института, всякие кабинеты- там же, а вот мы сидели внизу. Не знаю, кстати, почему это помещение вообще называлось лабораторией – больше всего это напоминало старинный склад- бесчисленные шкафы, набитые пыльными студенческими работами- с незапамятных времён. Зато места много- в отличие от кабинетов выше, у нас было просторно.
Собственно учебной нагрузки было почти ничего – немного практических занятий, лабораторные, на которые являлось по два- три студента из групп, да курсовики и расчётки– там надо было выдать задания, и раз в две недели проверять уровень исполнения работ- но это игнорировалось не только студентами, но и преподавателями.
Какой смысл проводить полноценное занятие, когда в аудитории из тридцати человек присутствуют двое? За пятнадцать минут сформулируешь основные понятия и этапы работы, и отпускаешь этих лодырей. Зато, как сессия наступает – все тут как тут- стоят кругом на задних лапочках – на всё готовы, чтобы зачёт выцарапать.
Собственно, у нас на кафедре в основном относились к студентам снисходительно. Такая политика была в ВУЗе- особо никто не зверствовал. Дурным тоном считалось проявлять излишнюю строгость. Студент знает, как называется предмет, который сдаёт? В состоянии связно сформулировать пару основных тезисов по теме? Даже задачу решить осилил? С ошибками, правда, но старался же? Хорошо, давайте зачётку. А сам думаешь – зачем вообще на механическом факультете углублённое изучение теоретических основ теплотехники?
Неприемлемым считалось ставить оценки за взятки- а бывало, что пытались всучить, намекали. Абсолютно неприемлемым считалось подписывать зачётки легкомысленным девицам безответственного поведения, готовым за оценку по тёпленькому прислониться к любому преподавателю- таких тоже было немало. Субординация есть субординация – один раз поскользнёшься – уже не отмоешься.
Поэтому меня изрядно удивил Саня Петров – ассистент кафедры, мой сосед по лаборатории. Прихожу как- то после обеда, а он со своим студентом перебирает прошлогодние курсовики по сопромату –
— Вот, этот бери. Твоя тема. Обложку передерёшь, свою фамилию поставишь – можно сдавать. За теормехом попозже заходи, я тебе подберу.
На мой вопросительный взгляд Саня ухмыльнулся, и когда его приятель ушёл, рассказал мне эту историю.
— Мы с Ромкой в одном дворе выросли. Он старше меня- на три года, пацанами были- дружили, помогал мне, в обиду не давал. Парень крепкий, боксом занимался- его вся улица знала- побаивались. Мы с ним в одной школе учились, потом я в тот же техникум пошёл, что и Ромка, потом- в тот же институт.
— Я был на первом курсе, он на третьем, когда эта история произошла. Жила в соседнем дворе такая девица- Марьяна. Как сейчас говорят- пониженной социальной ответственности. Её только ленивый не валял. Репутация, конечно ни к чёрту, но уж больно хороша- Господь не обидел внешними данными.
— Ромка с приятелем договорились с ней в выходной оттянуться- подружку пригласить обещала. Купили выпивки, пожрать, что повкуснее. Пока шёл разогрев мероприятия, суть да дело, звонит подружка- не может она сегодня. А Ромкин кореш – Игорь, такой же боксёр, из одной секции, занимались вместе- ну позвони кому другому, что у тебя больше подружек нет? Договаривались же, кому нужен такой облом? А выпили уже изрядно.
— Та что- то закапризничала, слово за слово, повышенные тона- в общем, убирайтесь на хрен оба, имела я вас в виду. Игорь ни в какую – пожрать и выпить, это тебе в кайф, а насчёт тесного сближения- так на хрен? Ромка его пытался утихомирить, но тот разошёлся вовсю. А дело в коммуналке происходило. Соседи, зная Марьяшин образ жизни, вызвали милицию.
— А менты приехали как раз тогда, когда Марьяна пыталась Игоря из комнаты вытолкать. Тот ухватился за дверцу шкафа- и вот картина маслом- участковый в коридоре, под ноги ему летит отломанная дверца, Игорь Марьяшу за шиворот, халат её на три части, Ромка Игоря держит, эта дура в одних трусах орёт заполошно, что её тут изнасиловать пытаются- здрасти, приехали.
— В общем приняли обоих. По полной программе. Мало того, что скандал, поддавши все- а это отягчающее, Марьяша под горячую руку тут же написала заявление- групповое изнасилование, во как. Дура, она и есть дура- надо же головой соображать? По такой статье так влететь можно- мало не покажется.
— Так оно и вышло. Когда до этой шалавы дошло, что мужикам конкретно по двенадцать лет светит, прибежала к прокурору, я, говорит в запале заявление- то написала, в состоянии аффекта. Так что, это- нельзя ли его как бы обратно забрать? Ну был конфликт на почве совместного распития, поссорились, выгнать их пыталась- но групповое изнаси… это, в общем перебор получается.
— Да не вопрос, милая- прокурор отвечает. Вот твоё заявление, делу дан ход. Пиши, как было на самом деле, но извини, обратно повернуть уже не получится- или гости твои пойдут по сто тридцать первой за групповуху с отягчающими, или тебе два года по триста седьмой за дачу ложных показаний.
— Та побледнела, промычала что- то и ретировалась. Нажралась, говорят вечером до зелёных соплей, но заявление забирать не стала.
— Вот так. Ромкина родня- они не из нищих по тем временам, нашли выходы к прокурору, поговорили. Ну вы же понимаете, что за такой скандал слишком много пацанам достанется. Не по заслугам. Это на пятнадцать суток тянет – а тут двенадцать лет. Прокурор обещал подумать- и деликатно озвучил при следующей встрече цифру- по семь тысяч с каждого, и обойдётся условным сроком. Для середины восьмидесятых семь тысяч- сумма большая. Хорошую машину можно купить.
— Ромкины родители покряхтели, но в принципе решили, что деньги можно собрать. Это же парню всю жизнь поломать иначе? А вот у Игоря родня столько не потянули- там народ попроще был. Разумеется, делить пополам ответчиков никто не стал- то есть одному условный срок, а второму по полной программе- так в СССР юстиция не работала.
— На суде Марьяша сидела белая, как мел. Проблеяла тоскливо ответы на вопросы, разревелась, и выбежала вон. Хрен её знает, что там с ней дальше было- говорят уехала вроде куда- то. А как людям в глаза смотреть? Мужики получили на полную катушку- судья такая попалась- по подобным делам снисхождения не признавала. Игорь поехал куда- то в Северный Казахстан, а Ромка остался под Ленинградом- он говорил, да я запамятовал название посёлка. На Кировском заводе работали.
— С такой статьёй ему первое время очень тяжело пришлось- отбиваться помогал боксёрский опыт. Потом смотрящему зоны объяснили, что парень почти ни за что сидит- стало полегче. Но всё равно, зона есть зона- там сладко не бывает.
— Не знаю как, и чего это стоило, но уже через четыре года Ромка перебрался на условно- досрочное, и срок ему скостили вполовину – видать заплачено было кому- то. Последний год вообще жил дома- раз в неделю ездил туда, к себе на поселение- Каложицы Волосовского района- отмечаться. Договорился с врачами, якобы сделали ему сложную операцию на колене- получил больничный. Гипс, правда таскать пришлось – иначе не обманешь.
— Он ещё паспорта не получил, а уже в институте восстановился- правда не в том, где мы тогда учились, а в нашем- ну сам видишь. Вот ведь получилось, я на три года младше его, а сейчас вроде как ему преподаватель. Так что ты не удивляйся, что помогаю парню – он незаслуженно шесть лет потерял. А мужик правильный, не сломала его зона.
Примерно через месяц после того, как Саня рассказал мне про своего приятеля, сижу в лаборатории, принимаю зачёты у третьего курса. Делов- проверить расчётку, задать пару вопросов, и всё. Гляжу- этот Рома подходит.
— Здравствуйте, а Александр Владимирович что, сегодня не работает? Я ему зачёт сдать договаривался…
— Да, его сегодня нет. (Ну понятно, что с Саней договаривался, и расчётную работу также взял из прошлогодних). Зачёт я принимаю. Готовы? Как вас зовут, Роман?
— Не Роман. Рустам. Романом только близкие зовут.
— Не важно, давайте зачётку.
Поставил я ему зачёт- не глядя. А с Саней мы потом выпили маленько за его приятеля. Вот так. Верно говорят- от сумы да от тюрьмы… ну, кому что на роду написано.
История микропроцессорной техники глазами очевидца не смешная, но поучительная.
В 1976 году заканчивая Омский политех я был направлен на преддипломную практику в СКБ Промышленной автоматики (весьма современная организация была в Омске).
Сотрудники следили за тенденциями в мире электроники, в частности на отдел выписывали
американский журнал Электроника, в котором часто печатались статьи про перспективные электронные приборы, а также из Москвы и других городов СССР, где были предприятия электронной промышленности привозили документацию на разрабатываемые микросхемы и БИС.
На практике попал в отдел, который собирался разработать микроЭВМ (пока еще на "россыпи" микросхем, тогда еще в СССР не было микропроцессоров, за рубежом уже были 4- разрядные).
Одному сотруднику поручили смакетировать, настроить, изучить перспективную микросхему 4-х разрядного АЛУ (арифметико логическое устройство), которое было описано в статье в журнале Электроника с публикацией функциональной схемы. Макетировал он ее на микросхемах низкой степени интеграции- И-ИЛИ-НЕ. Получилась макетная плата на 30-40 микросхем. К окончанию практики он разработал принципиальную схему и отдал ее монтажницам.
Осенью я пришел в этот отдел рядовым инженером. Сотрудник получил спаянный макет и отлаживал его за отдельным столом.
Через несколько месяцев он выдал конструкторам схему АЛУ на 1 печатной плате для разрабатываемой микро ЭВМ.
Пока плату АЛУ разводили, в СКБ получили уже сами микросхемы АЛУ, наконец-то разработанные и освоенные в производстве нашей электронной промышленностью. Схема АЛУ, разработанная на микросхемах малой степени интеграции никому стала не нужна и этому сотруднику поручили разработать уже 16- разрядное АЛУ на полученных микросхемах.
Через некоторое время двое главных конструкторов поехали в Зеленоград и привезли оттуда, как они с гордостью говорили 4 жигуля в портфеле (по тем временам автомобиль Жигули стоил 6000 рублей и такая сумма была весьма внушительна- моя зарплата составляла 110 р. в месяц)- они привезли 40 микросхем БИС 4 битового N-Moп микропроцессора 584 серии. Это уже был полноценный микропроцессор с АЛУ, набором регистров, возможностью расширения разрядности, к которому подходила схема группового переноса, описанная в той же статье в журнале Электроника, где было описано АЛУ. К микросхемам прилагалось руководство страниц на 200.
Микросхемы 584 серии были в металлостеклянном корпусе с 48 ножками и по причине их очень высокой стоимости ( а это определялось на тот момент очень низким выходом годных при производстве- технологию еще не до конца отладили. Выход годных составлял 0, 1%, т. е. при изготовлении микросхем, только одна из тысячи была рабочей!) их не стали сразу паять, а поручили мне разработать колодку, в которую их можно бы было вставлять для работы. Колодку я разработал и отдал на изготовление в опытное производство.
В это время в журнале Электроника начали появляться статьи про 8-ми разрядный однокристальный микропроцессор Intel 8080. Т. е. это уже было вообще полнофункциональное устройство- готовая микроЭВМ (добавь память, небольшую обвязку и оно будет работать!).
Тактовая частота микропроцессора была 2, 4 Мгц и команды выполнялись за 4-10 тактов, т. е. короткая команда выполнялась за 2 Мкс.
Через некоторое время пришли материалы на разрабатываемые микросхемы 589 серии на диодах Шотки с тактовой частотой 10 Мгц.
Затем получили наконец-то наши аналоги Intel 8080- микропроцессоры К580ИК80. Само собой про 584 серию тоже забыли и другой сотрудник, назовем его Слава, начал макетировать К580ИК80. Ему спаяли на одной плате микропроцессор со схемами обвязки, а на другой плате ОЗУ на микросхемах 565 серии. Также был разработан пульт для пошаговой отладки программ (не было еще ни ассемблеров, ни отладчиков, ни ПЗУ для хранения программ). Из другого отдела поставили монитор на ЭЛТ трубке и плату для вывода на него куска памяти и клавиатуру, также самодельную с электроникой. Программы писались в машинных кодах, набирались с того же отладочного пульта в память, а потом оттуда выводились на перфоленту (подключили перфоратор и фотосчитыватель). В это время в другом секторе нашего отдела написали кросс ассемблер на миниЭВМ М6000. Про микропроцессоры 584 серии сразу забыли.
Потом к этому макету микроЭВМ подключили 8 дюймовые гибкие диски- это было очень круто- одна дискета вмещала 250 кБайт и это было очень много (написать программу в машинных кодах на 2 кбайта- это занимало неделю рабочего времени вместе с отладкой.
Небольшая байка из тех времен (возможно даже правда).
Следующим в линейке Интеловских процессоров был Intel 8086- 16 разрядный процессор с тактовой частотой 5 Мгц. Так вот, когда мы начинали изготавливать его аналог на заводе Кристалл, а тогда было принято приурочивать выпуск к какой-нибудь дате 1 мая, 7 ноябра и руководство партии давило на Кристалл, чтобы пилотную партию выпустили к определенной дате, а они не успевали, а не выпустить было нельзя! В общем первую партию 100 шт. микропроцессоров выпустили в пустых корпусах (без кристаллов, не было еще кристаллов!). И ни одной рекламации завод по этой партии не получил! Объяснялось все очень просто и жизненно. Первая партия была распределена по многим оборонным предприятиям практически по-штучно, т. е. директора заводов получали лично по 1-2 микросхемы, которые из-за высочайшего дефицита и ценности, быстренько убирали в персональный сейф и потом доставали оттуда только чтобы "похвастаться", что у них такие микросхемы ЕСТЬ!
МЫ в свое время, когда получили с Кристалла две такие микросхемы (частично годные), при включении одна микросхема как-то запустилась только при подаче на нее напряжения 4, 95 В (при других она не хотела работать), а у другой были внутри микросхемы залипшие 2 старших бита адреса и она соответственно могла адресовать вместо 1 Мбайта памяти только 256 Кбайт. На ней я сделал эмулятор радиолокатора для тренажера капитанов морских судов.
Теперь немного про наши "домашние" увлечения. В журнале Радио была статья про устройство генератора телевизионных сигналов. И еще появилась статья про игру Морской бой на экране телевизора. Совместив эти статьи мы со Славой разработали принципиальную схему для такой игры. Слава ее спаял, подключили к телевизору. Первое ощущение- эйфория- ни у кого такого не было! Но радости хватило на 5 минут- уж очень "тупая" была игра.
Слава, после того, как микроЭВМ на микропроцессоре 584 серии заработала, не смог удержаться и написал ПЕРВУЮ (и возможно последнюю) свою игру- в теннис. Игроки изменяли положение ракетки нажимая клавиши на клавиатуре, мячик летал между ними. Если он попадал в ракетку, то менял направление движения, если нет, то игра заканчивалась. Все похихикали про это увлечение Славы, но имидж нашего отдела резко возрос, когда к нам пришли на экскурсию школьники. Показав им эту игру, мы потом с трудом их от микроЭВМ отогнали- нам же работать надо было.
История из сети:
Как я ругался матом
Я вообще по жизни практически не ругаюсь — разве что алкаш мимопроходящий вдруг на капот рухнет. Недавно так и произошло, и я рефлекторно выдал настоящий старшинский период, до глубины души поразив сидящую рядом жену.
Но были времена, когда я на инвективном языке попросту разговаривал.
В армии
мне довелось служить старшим сержантом в роте разведки, причём славное подразделение наполовину формировалось выходцами из Средней Азии. Ребята всё были хорошие, послушные, старательные, непьющие и чертовски выносливые. Одна беда — существенный языковый барьер создавал ощущение изрядной туповатости подчиненных. И я нередко срывался.
Был у нас повар Махмудурлы, палван — на их наречии "богатырь". Примерно 1, 6 х 1.6 метра. Эдакий квадрат. Рука сгибалась только наполовину — дальше бицепс не пускал. На вопрос "Как ты дошел … и т. д. "Миша – так мы его для простоты звали – отвечал:
— Ата (отец) бил пальван, бабай (дед) бил пальван, и Мищя – пальван… Наша камени …
Дальше Миша спотыкался, слово "поднимал" ему явно не давалось, и он только изображал могучие движения.
Потом, после дембеля, уже работая журналистом, я по заданию редакции объездил всю Среднюю Азию и видел эти камни, лежащие возле сельских дорог и отполированные множеством рук: от маленького, где-то на килограмма три, до гигантского, в половину человеческого роста. И надо было их поднимать по очереди, от легкого к великому, насколько хватало сил. Миша справлялся с предпоследним, чего, кроме него, никто не мог сделать.
— А большая камень только Аллах …
И Миша замолкал, безмолвно шевеля толстыми губами.
Как все большие и сильные люди, Миша был добр, но думал медленно. К тому же был невероятно упрям и половину команд то ли не понимал, то ли прикидывался. И всё норовил в солдатские щи насыпать присланные из дома жгучие специи. От этого малопривычные к такому жидкому огню славяне и я, примкнувший к ним еврей, выпучивали глаза, жарко дышали и матерились, а остальные киргизы-туркмены вкупе с кавказскими джигитами причмокивали и от наслаждения издавали восторженные междометия.
Я взрывался:
— Махмудурлы (так я его называл только в ярости), ты опять в котёл перца нах[рен]ачил, мать … мать … мать…
Глаза Миши наполнялись искренними слезами, и он начинал канючить:
— Мищя кусно делиль, Мищя карашо делиль… Мама не ругай, Мищя абидна…
И совал мне в руки стакан с компотом, который я и тогда беззаветно любил, да и сейчас им побаловаться не против. Я с облегчением вливал сладкую жидкость в горящее горло, и злость постепенно отступала.
Но однажды я за Мишу серьезно испугался. Неукротимые наши джигиты подначили простодушного азиата на спор, что он не сможет съесть ящик сгущёнки. А в ящике помещалось, сейчас точно не вспомню, но не меньше сорока банок.
Надо сказать, что Миша сгущёнку любил, таскал её регулярно со склада, и легко съедал сразу по несколько банок. Вскроет своим кухонным ножом, пальцем, похожим на сардельку, подденет содержимое, и в рот. А пустую банку – в помойное ведро.
…Славную компанию я застал на полянке. Все с восторгом следили за невероятным происходящим: Миша доедал сгущёнку. Вокруг валялись пустые банки, а припасённое ведро с водой было почти пустым. Глаза Миши помутнели, движения сделались неверными, он судорожно икал … но доедал-таки последнюю банку!
— Идиоты! – заорал я, — мать … дышлом… в богадушу … он же помрёт! Махмудурлы, сволочь ты такая, быстро два пальца в рот!...
— Нися два пальцы, сгущёнка жалко, — простонал Миша.
— Махом в госпиталь, там тебя промоют, — и я бросился к телефону.
Когда приехали врач и два дюжих дембеля-санитара, Мишу уже никто не мог найти.
— Как зверь, ушел помирать, — констатировал врач, — звоните ежли что.
Махмудурлы появился через сутки. Где он отлёживался, никто так и не узнал. Но выглядел Миша испуганным, однако ж здоровым.
Караул с гауптвахты, куда Мишу закатал ротный, рассказывал, что наш повар три дня ничего не ел, только пил воду, а если сволочи-садисты предлагали ему конфету, бледнел и закрывал глаза.
Больше никто не видел, чтобы Миша ел сгущёнку.
На дембель мы уходили вместе. В вокзальном ресторане я выпил сотку водки, а Мише подарил бутылку "Буратино"
— Хороший ты, сержант, — сказал Миша почти без акцента, — не обижал никого. Только ругаешься сильно, плохо это. Душа пачкаешь.
И обнял меня осторожно, чтобы не сломать кости.
Приехав домой, я, отобедав, сразу принялся наглаживать сханыженную и припрятанную офицерскую полевую форму – девочки тогда военных любили, и можно было пощеголять аксельбантами да своими старшесержантскими погонами. И, осоловевший от маминых разносолов, въехал утюгом в собственную руку. Высказав непослушному агрегату всё, что я о нем думал, неожиданно услышал за спиной испуганное "ой" моей нежной интеллигентной мамочки. Она с ужасом смотрела на своего любимого мальчика – тощего, мосластого, загорелого, да еще и матерящегося как извозчик. И тогда я встал перед мамой на колени и дал "честное сержантское" без дела плохие слова никогда не говорить.
И не говорю с тех пор. И не пишу, если смысл не требует.
Ещё — надеюсь я, что где-то в горах под Ургутом жив пока старый палван Махмудурлы, и учит он мальчиков уважать Всевышнего и поднимать камни.
В 1847 году 24-летний дерзкий столичный хлыщ, потомственный дворянин, отставной гусар Сергей Лисицын ступил на палубу корабля под Андреевским флагом, стремясь попасть в Америку. Был принят в офицерской кают-компании дружелюбно, но в пьяном виде наговорил дерзостей командиру корабля и стал подбивать матросов на мятеж. Капитан приказал
скрутить подстрекателя, завязать глаза и высадить на пустынный берег, с запиской…
Когда арестант освободился от пут и сорвал повязку с глаз, на горизонте он увидел уходящий корабль. Благородный капитан оставил ему чемодан с одеждой, три пары сапог, тулуп (Охотское море – не тропический океан), пару пистолетов, шашку, кинжал, запас сахара и чая, золотые карманные часы, складной нож, пуд сухарей, две фляги с водкой, чистые записные книжки, бритвенный прибор, огниво, запас спичек и даже 200 гаванских сигар.
Ко всему этому прилагались отличное ружьё с 26 зарядами и записка командира корабля: "Любезный Сергей Петрович! По Морскому уставу вас следовало бы осудить на смерть. Но ради вашей молодости и ваших замечательных талантов, а главное, подмеченного мною доброго сердца я дарю вам жизнь… Душевно желаю, чтобы уединение и нужда исправили ваш несчастный характер. Время и размышления научат вас оценить мою снисходительность, и если судьба когда-нибудь сведёт нас снова, чего я душевно желаю, то мы не встретимся врагами. А. М.".
Дворянин Лисицын сроду ничего не делал своими руками: в имении его обслуживали крепостные, в полку опекал денщик. Зная, что корабль шёл по Охотскому морю, он надеялся, что его оставили на одном из клочков суши гряды Алеутских или Курильских островов. Но вскоре убедился, что его положение хуже некуда. Он был зажат судьбой в клещи двух морей. Перед ним плескалось холодное Охотское море, а за спиной шумело дремучее "зелёное море тайги". А в ней – медведи, волки, рыси, ядовитые змеи…
За неделю "русский Робинзон" устроил себе дом с печью, смастерил мебель. Сделал пращу, лук и стрелы (благоразумно решив беречь патроны к ружью). И правильно – зимой в его дом рвалась голодная волчья стая – убил из ружья 8 хищников в упор. А перед этим подстрелил медведя, обеспечив себя тёплой шубой и запасом медвежатины. Ловил рыбу, собирал и сушил грибы.
12 апреля Сергей Лисицын прогуливался по берегу, оценивая последствия весенних штормов, и увидел лежащего ничком человека. Без сил и чувств. Выяснилось, что Василий, так звали несчастного, – с транспорта, шедшего в Русскую Америку. Судно дало течь, все с него сбежали, а его с сыном забыли. Корабль нашли неподалёку. Помимо 16-летнего паренька на нём оказались две овчарки, коты, 8 холмогорских коров, бык, 16 волов, 26 овец, запасы продуктов, инструменты, семена ячменя и ржи, а ещё оружие, телескоп, две подзорные трубы, самовар, строительный и огородный инструмент.
Семь месяцев одиночества напрочь выветрили у "барина" всю дворянскую спесь. С таким хозяйством и ещё с двумя парами крепких и умелых рук они за лето не только обновили дом и баню, но и научились делать масло, сметану, сыр и творог. Вспахали поле и собрали урожай ячменя и ржи. Организовали обильный лов морской и речной рыбы. Начали сбор и переработку грибов, ягод и лесных трав. Словом, зажили трудовой коммуной.
…. В 1857 г. писатель Александр Сибиряков встречался с гостеприимным хозяином медных и золотых приисков в Приамурье Сергеем Лисицыным. Залежи медной руды и золота тот когда-то нашёл, будучи в одиночестве. Он был назначен правительством ещё и управляющим этими землями. Василий "Пятница" был при нём. Его сын учился в Московском университете.
А в Петербургском университете за счёт Лисицына учились оба сына командира корабля, который когда-то высадил смутьяна-гусара на пустынный берег. Став богатым человеком, Сергей Лисицын нашёл старика, проводил его в последний путь и взял на себя все заботы о его детях.
