вокруг шеи ей шарф петлей затягивает, натурально душит. Я останавливаюсь, она вырвалась, бегом ко мне, и — прыг в переднюю правую дверь. Пока я у Волги первую передачу включал, трогался, мужик запрыгивает сзади справа, орет что-то матерное. Я тем временем рву с места, левой рукой рулю, а правой... ну, что возили с собой таксисты для самообороны в те бедовые годы? Баллон с "черемухой".

Правой достаю баллон, руку назад от себя, и от души начинаю брызгать в мужика. (А как мы помним, я еду по гололеду вниз на 1 скорости, стараюсь, чтобы не занесло, голову наполовину высунул в окошко, чтобы самому "черемухи" не нюхнуть) (дама, кстати, не будь дурой, тоже сообразила, открыла окошко, дышит). Короче, экстрим. Плюс мужик сначала не понял, чем я поливаю, нюхнул... и тут его "пробило", — потекло из глаз, из носа,... Я ору "Мужик, прыгай, ничего тебе не будет, я медленно еду! " — фиг, не прыгает, только глаза трет. Ух, думаю, бандюга настырный какой. Тем временем съехали мы на "большую дорогу" (ночь, никого нет).

Метров через 50 торможу на светофоре, мужику: "Выходи! " (а мысли — тетку спас от насильника! Герой хренов...) Мужик выпадает из машины, и последняя его фраза сквозь слезы... заплетающимся языком...

— ЛЮДА, ДАЙ КЛЮЧИ!...

(P. S. Как тетка рассказала, он ее по пьяни действительно душил, так что совесть меня не долго мучила).

удивительные и отличные от неизменного питерского болота. А может быть руководитель группы был знатным копателем и собирателем всяких там немецких котелков-автоматов, которыми богата белгородская земля, впитавшая в себя не одну дивизию СС. А кроме сувениров, земля та родит в неизмеряемых количествах сахарную свёклу-буряка, из которой местные бабки варят эликсир в котором, по слухам, ложка стоит, а постояв с минуту и вовсе растворяется на составляющие атомы. Не говоря уже о влиянии такого эликсира на человеческое сознание.

Группа была самая обыкновенная — были в ней и ботаники (и в прямом и переносном смысле), и лодыри, и был даже один [мав]р. Помимо кофейного цвета кожи, ярко выраженных губ и волос мелким бесом, [мав]р этот обладал фантастически шикарным именем: Габриэль Рабинович. Звали его Габи, в честь той героини Светличной с которой Штирлиц танцевал, но не более.

История умалчивает каким образом отец Габи, корабельный врач Балтийского морского пароходства, сумел привезти из Кубы тропическую красавицу-жену, и сколько шила пришлось списать на капитана судна, особиста, и всяких таможенных чиновников, но кончилось всё успешно, благодаря папашиной пробивной силе, которую, впрочем, в отличии от орлиного носа и кошмарного зрения, наш герой не унаследовал.

Когда в первый день группа стала лагерем на краю небольшого леска, первым делом, конечно, возникла проблема пополнения запасов горючего, кончившегося в поезде ещё не доезжая Курска. Решили не дожидаясь вечера послать в близлежащую деревеньку группу захвата. Командиром группы был назначен известный приколист Витька Петров, который, именно прикола ради, взял с собой Габи, удивить местное население. На Габи даже в питерском метро иные политически неподкованные бабки показывали пальцем, а тут и тем более. Деревенька была небольшой, в одну улицу главную, и одну второстепенную. Как раз на углу, под красной тряпкой гарантирующей

Миру Труд в Мае, находился сельмаг. Он, конечно, был закрыт, но на крыльце, видимо в силу традиций, покуривал местный ценитель зелёного змия. Ценил он его, судя по всему, с раннего дошкольного возраста и вплоть до данного момента, а следовательно являлся особо ценным языком.

Завидев Витьку с Габи алкаш почему-то ничуть не удивился, и проявил неожиданную проницательность, дав показания не дожидаясь допроса. Вам, ребята, видимо к бабе Клаве — направо около колонки и третий дом слева.

Дом нашли без проблем, и Витька, мерзко хихикая, послал робкого Габи стучаться в дверь, а сам расположился сбоку, но так, чтобы увидеть реакцию бабы Клавы на представшего пред ней [мав]ра. Может со страху самогону нальёт подешевле, а может и весь аппарат отдаст. Но дверь не открылась, а открылось окошко, а из окошка высунулась голова размером примерно с это самое окошко, бритая наголо, а цвета лилово-чёрного.

Оценив ситуацию, голова неожиданно предложила — ну, заходьте, заробитчанэ...

Тем вечером по следам пропавшей группы захвата вышла группа прикрытия.

После непродолжительного поиска группа подошла к дому, у крыльца которого лежал Витька со стаканом в руке, любовно глядя на звёздное небо стеклянными глазами, в позе человека готового обнять всю вселенную. В дверном проёме, в трусах и майке, стоял младший научный сотрудник

Харьковского ВНИПИ Черметэнергоочистка Петро Омагумби, гостивший у тёщи в деревне, и тихо напевал "Iхав козак за Дунай. "А придерживаясь для пущей стабильности за перила, с крыльца деловито мочился студент третьего курса славного биолого-почвенного факультета ленинградского государственного университета Габриэль Михайлович Рабинович.

и мы их. Чужие люди. А я человек общительный, я страдаю от этого. А когда я страдаю — я пью.

А погреб достался хороший. Холодный и сухой. Мы туда теперь все нескоропортящиеся продукты складываем. И спиртное. Иду я как-то в тоске вселенской уже под утро за очередной бутылочкой водовки в погреб. На улице осень, не то роса, не то наледь какая. И туман. Красивый и плотный как сметана. Руку вытянешь — пальцев не видать. Взял бутылочку запотевшую в погребе, поднялся — кругом туман. Не видно ни зги... И тут на меня накатило. С тоски, с одиночества, спьяну просто, хрен знает с чего — заорал я во весь голос в туман, как в мультфильме Норштейна:

"Лошааадкааааа! "

И не успел я насладиться эхом в абсолютной тишине, как вдалеке искаженный эхом голос заорал: "Ёжииииик! "

— Лошаааадкааа — заорал я и двинулся на звук с бутылкой в руке

— Ёжиииик! — заорал голос уже ближе...

Я вышел за калитку и пошел по дороге. Через пару минут мы с "Лошадкой" встретились.

Проснулся я в чужом доме, заботливо уложенный в постель. Рано по-деревенски, утром меня похмелили, покормили и отвели домой.

Извинились за меня перед женой, которая только еще проснулась и все равно ничего не поняла. Зато через неделю все соседи нас признали как своих. Хорошие люди у нас в деревнях, душевные. С виду черствые, но только откройся, дай им импульс — и от стены непонимания не останется и следа.

поздно. Да и сам на себя работает, так что не особо-то и жалуется.

Пусть и умный он шибко, но профессия отпечаток наложила – выпить любит.

Так что утром иногда вид имеет сантехника настоящего, а не "китайскую подделку", когда по трезвяку работает.

Так вот, приходит он как-то по вызову кран починить или течь какую неведомую устранить, подробностей не выспрашивал. В квартире мама с дочкой великовозрастной. По общению их понял, что обе связаны с наукой.

Дочка за столом на кухне с книжками готовится к докладу и советуется постоянно с маман. А маман, видно, из тех "недолюбленных". Всё пытается дочку жизни учить, советы у неё и не советы, а нравоучения какие-то. А дочка всё это терпит, только "Да, мама" и "Хорошо" отвечает.

И вот в какой-то момент маман выдаёт:

— Может тебе вообще от этого отказаться? Хочешь и себя и меня опозорить? Там же сам профессор Лиановский будет! Может наука – это не твоё совсем?

Дочка молчит, но сквозь молчание это чувствуется, что не было бы человека в доме постороннего, то разревелась бы.

В этот момент поворачивается к ним сантехник. Рожа опухшая после вчерашнего, щетина недельная – на этот раз он был "настоящим" сантехником. И происходит у него с маман следующий диалог:

— Лиановский – это не Борис Михайлович?

— Он самый, а что?

— А вот по мне так человек, который не считает, что именно работа Паули помогла продвинуть теорию Гейзенберга, не то что уважения не заслуживает, а [ч]удаком-то назвать такого не оскорбительно!... С вас тыща двести, кстати.

Провожали его молча.

А с соседом своим Борисом Михайловичем так же товарищ и выпивает по случаю. И так же спорят они каждый раз на свои научные темы.