Из жизни одной мамы:

Сына Степу отвезли маме. Муж Дима на работе. Я была одна дома! Весь день! Никто не орал (Степа), не хотел есть (Дима), не давал мне советы (мама), не сосал кота (Степа), не разбрасывал вещи (Дима), не убирался нон-стоп (мама), не таскал меня за волосы (Степа), не оставлял на столе кофейные ободки от чашек (Дима), не вытирал эти ободки (мама). Только я. Слушала громко музыку, разбросала все, ходила с растрепанной головой, не мыла чашки и спала на постели в одежде (всем запрещено). Хотя мне даже жалко было спать в этот день. Потому что сон – это бессознательное состояние. А мне хотелось ощущать каждую минуту, понимать ее, чувствовать.

Раньше же все это не ценилось. То, что раньше я называла одиночеством и тоской, сейчас это средиземноморский круиз и отвязная вечеринка.

Первый раз за год осталась одна дома. Первый раз за год я одна в этой квартире. Пойду, думаю, поползаю на пузе в коридоре.

Потом перевернусь и поползу на спине, отталкиваясь ногами и разводя руки в стороны.

И включу такую музыку, про которую обычно говорю: "Да ты с ума сошел? Я сроду такое не слушаю, это же Юрий Антонов".

P. S. Про кота. Как только дверь за всеми закрылась, кот упал там, где шел. Уснул или потерял сознание.

Сила дури.

В далекие голодные времена я с подругами челночила из Туркмении в Польшу. Однажды на Крещенские морозы пришлось ночевать в Москве у моей тетки. Адрес и план своего дома она мне написала еще летом — от остановки автобуса идти поперек пустыря к третьему справа подъезду.

Ночь. Снега навалило с мой рост... Мы видим вдали цель — подъезд! Одеваем стопудовые рюкзаки и... пошли вперед!

Часа полтора мы пробивали тоннель в толще снега. Падали, материли всех и вся, начиная с правительства, заканчивая их единоутробными братьями — нашими мужьями-скотами ленивыми. Пришли злые, мокрые, уставшие..

Утром тетка спрашивает — Это не вы ли поперек пустыря перлись? Весь дом удивляется — кругом дорожки прочищены и песком посыпаны, а три бабы с баулами и матами полночи спать не давали... зачем-то через снег ломились! Еще и обсуждали кого-то из правительства..

Мы глянули в окно. Через пустырь виляла лохматая тропинка. По ней шли люди к остановке. Все-таки доброе дело мы совершили в состоянии обостренной дури!!

Людмила Петрушевская, драматург и писатель, рассказывает:

"Вот какая случилась трагикомическая история на похоронах великого Олега Ефремова.

Театр был переполнен своими, люди вереницей шли на сцену прощаться. А на улице у театра стояли огромной толпой. В зале было душновато, и вся обстановка сжимала сердца, и одному из актеров стало плохо. Я говорю о том, чего никто не видел — почти незаметно больного вывели, работники скорой ведь ездят на вызовы не в белых халатах.

А продолжение было — представляете? Из парадных дверей театра в город выносят носилки с человеком.

И толпа начинает плакать и аплодировать!

Многие впервые участвуют в такой траурной церемонии. Люди неопытные и взвинченные. Думают, что вынесли Ефремова.

И человек с носилок в ответ поднимает руку в знак приветствия (Это был замечательный артист Игорь Ясулович).

Тут бы чувствительным зрительницам впору было бы и упасть в обморок: Ефремов ожил!

Никто ничего не мог понять, но проводили скорую бурными аплодисментами. И, ничего не соображая, разошлись. Переулок опустел. А я вот свела концы с концами и написала. Не может быть, что я одна поняла, что произошло в зале и у парадного подъезда. Или может... "

Дело было в Узбекистане, в Чирчике. Разгар лета. Выходной день. Автовокзал рядом с базаром. Сельский народ в основном местной национальности разъезжается по домам с полными сумками в руках, тазами на головах, детьми на прицепе.

Автобусы всех пригородных направлений набиты до предела. Жара под сорок градусов. Кто бывал летом в пригородных

Наркологическая клиника. Пациент "из глубинки".

10 лет не пил, сорвался.

Объясняет, почему не пил:

"Приехал к другу в село, сто лет не виделись, решил зарезать порося по случаю. Пока резал, жена его все пилила — не так бьешь, не так разделываешь, опять будешь водку пить... Короче не стала нам готовить, а демонстративно ушла к соседке чай пить. Я другу — мол, суровая у тебя жена. А он — а что, мож ее как порося... того? Ну посмеялись. Потом выпили. Утром просыпаюсь — гляжу, лежит женский сапог — а в нем отрезанная нога, все кровью залито. Пот прошиб. А друг — ну, видишь, сказали ж — разделаем дуру — разделали... [м]ля... пока жена его из соседней комнаты на крик мой не выглянула — думал конец мне".

Вот так друг закодировал его от пьянки. Всего-то и надо, что старые женины сапоги, да копытце от порося.

ЧК