Я – третья. Сердце в груди заныло. "Не знаю" — неуверенно ответил я. Для верности прошёлся по комнатам. Кота не было.

Вновь встретил глаза жены: "Утром последним ты уходил?". "Да" — неуверенно ответил. "Собирайся, пошли искать". Я пытался уговорить, праздник на носу, не успеем подготовиться, чёрт с ним с котом, никуда не денется, проголодается, придёт. Последнее сказал зря. Жена вздрогнула, из глаз брызнули слёзы. Я ринулся в подъезд. Обследовал 16 этажей и мокрый как из бани, выскочил на улицу. У подъезда стояла жена. "Нашёл?" — в голосе надежда. Я промолчал и пошёл по периметру 16-ти подъездного дома. На фоне свежих сугробов, найти любовь жены не представлялось реальным.

В дом вернулись к бою курантов. Кота не нашли. Жена в коме, я на грани. Когда начали бить куранты, на столе стояло шампанское и пара тарелок с салатом. Я еле дождался последнего боя и со злостью рванул пробку. Вместе с брызгами шампанского из-под елки вылетел Барсик с дурными глазами и кусками белоснежной ваты на лапах, которой я вчера не жалел, когда укрывал крестовину под елью. Подлец безмятежно спал в ватной постели, пока мы колесили по округе в его поисках.

выполнялся чисто. Для имитации же атаки целей нас использовали редко, но когда задание было ответственным и требовало точного выхода на цель по месту и времени, а сама боевая работа не планировалась, наши самолёты (Як-28Р) были "самое то": скоростные, красивые и громкие …

Я тогда был командиром звена, штурманом у меня летал татарин, Фарид Колдашев – скрупулезный и ответственный человек. На малых высотах мы летали постоянно, ведь главное в нашей работе – визуальная разведка и контроль местонахождения самолёта для своевременной "привязки" целей и определения координат... Вот нам и поставили задачу ровно в 11.00 нанести "удар" по понтонной переправе с помощью которой "южные" планировали захватить плацдарм на левом берега реки Неман, контролируемый "северными". Есть немало чисто штурманских "хитростей" выхода на цель в строго заданное время. Мы использовали "веер". Это когда километров за 20 до цели назначается контрольная точка, от которой и считаются секунды. Скоростью тут особо не сыграешь, Выходишь на цель раньше – отворачиваешь от неё на определённый угол, ну а если позже, то доворачиваешь на цель.

Взлетели мы вовремя, полёт контролировался из штаба Армии. Погода – благоприятная, маршрут мы прошли точно, время контролировали постоянно, над контрольной точкой скорректировали его и связались с РП на переправе. Там руководил наш авиационный генерал. Он разрешил мне "пройти" над переправой, предупредив, что слева от меня будут взлетать "вертушки", … это у них по сценарию так было.

— Как идёшь по времени, — спросил он меня.

— Нормально, — ответил я.

Тут надо сказать, что команда "пройди" над чем-то всеми лётчиками воспринимается как выданный карт-бланш. "Пройди" — означает, делай что хочешь, только не убейся (а бывало и такое). На предельно малой высоте само положение самолёте контролируется не по горизонту, а как на посадке: смотришь влево-вперёд-вниз, чтобы видеть малейшие перемещения по высоте. Ветрушки я увидел километра за два, они мне не мешали.

Переправа перечёркивала реку точно по центру, я ещё немного "прижал" самолёт, пока самому не стало страшно …

А в это время сухопутный генерал, руководитель учений подносил свои часы к носу нашего генерала и со значением (ехидно так) на него поглядывал.

Он не видел, что творилось за его спиной, а наш генерал – увидел меня на фоне деревьев и успел сделать успокаивающий жест руками, когда их немой диалог взорвался грохотом двух турбин на максимале и душераздирающим свистом 900 — километровой скорости.

— Что это было, — спросила пехота?

— 11.00, — ответила авиация.

— А он ещё так может? Только попроси его пройти чуть правее, чтобы я видел.

Следующий мой заход хоть и был не столь эффектным, но стал более эффективным, … Солдаты с понтона в воду попадали.

дали всего три проектных задания, при том, что на полное оформление каждого уходит не больше недели. Мои коллеги придумали замечательную комбинацию – продать меня в рабство, поработать на пару смен в пионерский лагерь.

Работающий имел право на две бесплатные путёвки, а так, как я был в разводе, и заботиться о том, что дети будут делать летом- мне не приходилось – эти путёвки были разыграны в отделе. Все были довольны – я неожиданным отпуском, тётки – возможностью пристроить своих чад.

Я сам вырос в пионерском лагере, так что ничего нового для себя не открыл. Достался мне второй отряд – возраст обормотов от двенадцати до четырнадцати лет – самый хулиганский. Пятнадцать пацанов и около двадцати девчёнок.

В отряде неожиданно оказались детишки из детдома – по бесплатной государственной программе. Они не были избалованы вниманием, поэтому очень радовались тому, что ими кто- то вообще занимается. Пообщавшись с ними, я понял, что ими не только особо не занимались, но и со школьным образованием там были серьёзные пробелы.

Таким образом у нас родилась практика "вечерней молитвы". Каждый день, после отбоя я на память пересказывал им что- то из литературной классики – разумеется, не слово в слово, но, надеюсь, хотя бы довольно близко к сюжету. Чтение продолжалось полчаса- минут сорок, до последнего заснувшего.

Для пацанов это было чуть не откровением – такие сказки на ночь. Примерно через неделю в палату стали набиваться и барышни, сидели кто- где и слушали. К чести своей могу отметить, что за два месяца успел рассказать им довольно много – и только один раз читал не по памяти, а взявши книгу из библиотеки – Д. Лондона, "Любовь к жизни". А уж, когда мы проходили "Отверженных" Гюго, произнести несколько фраз по Французски с последующим переводом– это вызывало у них просто восторг. (У меня в библиотеке есть эта книга и на Русском, и в оригинале – прочитано и так и так). Позже традиция распространилась и на дневной тихий час.

Лето было жаркое, в отряде меня уважали и слушались, получался замечательный отдых. Ложкой дёгтя послужил тот факт, что лагерь находился в километре, точно по направлению взлётно- посадочной полосы учебного аэродрома. Эти раздолбанные МИГи, управляемые курсантами, болтались над головами на минимальной высоте, и уши закладывало конкретно. Хорошо, хоть звуковой барьер в ста метрах от земли взять не пытались. Мои пионеры, как бы постарше, морщились и фыркали, а малыши просто боялись.

Я научил их делать так – как только слышен рёв очередного взлетающего корыта, зажимать руками уши, открывать рты, и приседать. Когда- то мне это показал отец – ну а у него опыт с войны, от артобстрелов.

Получилось так, что однажды нам обещали вечером кино, но не привезли – а все уже сидели в клубе, с нетерпением. Детей, как известно обманывать нельзя. Скандал разгорался нешуточный, эти обормоты не желали ничего слушать, конкретно орали в голос и стучали ногами.

Надо было что- то придумать, чтобы погасить бунт. Переорал. Попросил заткнуться и подождать, обещая сказочный аттракцион.

Поверили. Утихли.

Из клуба всех выгнал.

В пустом помещении клуба, взявши в помощь троих парней поздоровее, из старшего отряда, я этот аттракцион и организовал.

Двое берутся за концы скамейки, на которую встаёт истязаемый с завязанным полотенцем на голове – чтобы ему(или ей) ничего не было видно.

Для опоры ему подставляет голову третий. Скамейка поднимается от пола сантиметров на двадцать, но тот, что с головой, для опоры, садится на корточки — и у человека с завязанными глазами возникает впечатление, что его подняли чуть не до потолка.

После этого звучат команды — "Отпусти руки", и "Теперь прыгай". Ощущения непередаваемые. Прыгнуть с высоты двадцать сантиметров, думая, что лететь, ничего не видя, придётся метра полтора -два — это весьма впечатляет. Полный переворот сознания, обман вестибулярного аппарата.

Потом с испытуемого берётся слово, что он никому не скажет ничего, чтобы сохранить чистоту экспериментов, и выпускают наружу. Минут через пятнадцать хохот был уже громовым. Выходящие из клуба бежали в конец очереди, чтобы ещё раз испытать этот аттракцион. Очередь подпрыгивала от нетерпения.

Под конец на скамейку залезла даже старшая пионервожатая – так было зажигательно интересно. Правда, потеряв равновесие чуть не грохнулась спиной – но мы не дали, удержали.

Директор лагеря отвела меня в сторонку и растроганно объявила благодарность – бунт был погашен. А она уже всерьёз опасалась, что детдомовские могут начать и стёкла бить – видно бывали случаи.

Мне повезло, за всё время в отряде не было ни одного серьёзного конфликта. Были самодеятельные концерты, викторины, был бестолковый поход, когда я накрывал своей палаткой собранные дрова от дождя, а сам поддерживал промокающий костёр.

Только один раз довелось серьёзно понервничать – отряд пошёл купаться на озеро, и у меня там пропали два главных обормота. Обедать пора, отряд одетый и построенный ждёт, их вещи валяются на земле, а мерзавцев нет. Я туда, я сюда, оббежал окрестности – нет и всё.

Отряд отправил обедать с воспитательницами, а сам гоняю кругами – изо всех сил надеясь, что они хотя бы не утонули. Вспоминаю о подписке на личную ответственность (вплоть до уголовной), и рисую мрачные перспективы. Минут через пятнадцать, когда я разглядел на противоположном берегу озера (метров сто) знакомые рыжие плавки, заорал так, что у самого уши заложило-

— Мар…ко! Але…шов! Немедленно ко мне!!

Пауза по Станиславскому. Готовы?

Проходящий мимо отряд малышей дружно, как учили, закрыл уши ладошками, и присел, открывши рты.

Всё обошлось благополучно- даже без подзатыльников негодяям.

Когда закончилась смена, при отъезде и прощании у меня щипало в глазах – девчёнки по очереди вешались мне на шею, пацанам я пожимал руки и старался не врать, что на следующий год обязательно опять приеду работать вожатым…