а слово "дефицит" знали все, но говорили о нём с особым уважением. Дядя мой, тогда ещё не седой, а лишь начинавший сереть (как говорится, "соль с перцем"), собрался в поликлинику на Деменева — сдавать анализ. Не к спеху, дело житейское: пять остановок на "четырнадцатом" — и ты на месте.

Главный герой предстоящего действа — образец мочи — был, по тогдашней привычке, бережно помещён в плоскую бутылку из-под коньяка "Наири". Удобно, практично, карман пиджака принимал её как родную.

Троллейбус был битком набит. Тёплый, дышащий людьми и терпением. Дядя пристроился у окна, думая о своём. Он даже не заметил момента кражи — лишь на подходе к поликлинике рука его привычно потянулась к карману и повисла в воздухе. Бутылки не было.

Первой реакцией была досада: ведь теперь всё придётся начинать заново. Но потом… потом его осенило. Он замер на тротуаре, представив себе вора — наверняка опытного карманника, ловкого, с быстрыми руками и нетерпеливой душой.

И вот он, счастливчик, отходит в сторонку, в тихий дворовый закоулок. Достаёт трофей. Блеск стекла, узнаваемая форма… Он уже чувствует тот самый, благородный аромат, который обещает минуту забвения. Он откручивает пробку, закидывает голову…

И тут — момент истины.

Остаток жизни мой дядя прожил с одной неразрешимой тоской. Он не жалел о потерянном времени, не злился на вора. Нет. Его печалила невозможность присутствовать при той самой дегустации. Он до мельчайших деталей представлял себе это: изумление, недоумение, может быть, даже гнев того человека. Возглас? Молчаливое потрясение? Попытка понять — то ли это шутка, то ли коньяк столь изыскан, что его вкус недоступен простому смертному?

Эта сцена, разыгравшаяся где-то в переулках "Шанхая" или Чуртана, стала для него самым дорогим, самым трагикомичным и самым неуловимым спектаклем, на котором он никогда не был.

Он ушёл из жизни, так и не узнав, что же ощутил на языке тот безымянный вор. Но я уверен: где-то там, в ином мире, они обязательно встретятся. И мой дядя первым делом спросит: "Ну как? Понравилось? "

Сначала туда отправили британцев в операции Freshman. Но та миссия провалилась трагически: планёры разбились, уцелевших схватили и казнили. После такого казалось, что пробраться туда невозможно.

И вот тут на сцену вышли норвежские лыжники-коммандос — Йоаким Рённеберг, Кнут Хёукелид, Биргер Стрёмсхейм, Фредрик Кайзер и их товарищи. Люди, у которых вместо крыльев были лыжи и вместо докторских диссертаций — динамит.

Они сделали почти невозможное: проникли в цеха, взорвали электролизные установки и канистры с тяжёлой водой, а потом просто… уехали вниз с горы на лыжах. Пока реактивные самолёты гремели над Европой, пока физики чертили формулы, норвежские партизаны на лыжах решили судьбу ядерного проекта Третьего рейха.

И теперь можно сказать с улыбкой:

Если бы не эти лыжники, исход Второй мировой мог быть совсем другим. Но они доказали — иногда именно лыжи делают историю.

Какой завод и какое оборудование взорвали норвежские командосы?

Завод: это гидроэлектростанция Vemork (Norsk Hydro) в Рьюкане, Телемарк, Норвегия — она стала первой в мире промышленной площадкой по производству тяжёлой воды (D? O), необходимой для ядерных реакторов и, потенциально, для атомной бомбы

В результате: было уничтожено примерно 18 ячеек и около 500? кг тяжёлой воды, и производственная мощность на заводе была временно парализована

бросали в котёл с расплавленным металлом. Старались попасть на железную дорогу, ехать было трудно, pacтраивались, когда испорченные вагоны не шли, и дрались из–за места в вагонах. Oни не знали, что это создание техники, и что это делают инженеры.

При обыске у моего знакомого нашли бутылку водки. Её схватили и кричали на него: "За это, товарищ, к стенке поставим". И тут же стали её распивать. Но там оказалась вода. Какая разразилась брань! Власти так озлились, что арестовали знакомого и увезли.

Власть на местах. Oдин латыш, бывший садовник–агроном, был комиссар в Переяславле. По фамилии Штюрме. Говорил мне: "На днях я на одной мельнице нашел сорок тысяч денег у мельника". "Где нашли? " — спросил я. — "В сундуке у него. Подумайте, какой жулик. Эксплуататор. Я у него деньги, конечно, реквизировал и купил себе мотоциклетку. Деньги народные ведь". — "Что же вы их не отдали тем, кого он эксплуатировал? " — сказал я. Oн удивился — "Где же их найдешь. И кому отдашь. Это нельзя… запрещено… Это будет развращение народных масс. За это мы расстреливаем".

После митинга в Большом театре, где была масса артистов и всякого народа, причастных к театру, уборная при ложах так называемых министерских и ложи директора, в которых стены были покрыты красным штофом, по окончании митинга были все загажены пятнами испражнений, замазаны пальцами.

Нюша–коммунистка жила в доме, где жил и я. Она позировала мне. У ней был "рабёнок", как она говорила. От начальника родила и была очень бедна и жалка, не имела ботинок, тряпками завязывала ноги, ходя по весеннему снегу. Говорила мне так:

— Вот нам говорили в совдепе: поделят богачей и всё нам раздадут, разделят равно. A теперь говорят они нам: слышь, у нас–то было мало богатых–то. A вот когда аглицких да мериканских милардеров разделют, то нам всем хватит тогда. Toлько старайтесь, говорят.

Шаляпин сочинил гимн революции и пел его в театре при огромном числе матросов и прочей публики из народа.

"К знаменам, граждане, к знаменам, Свобода счастье нам несет".

Когда приехал домой, то без него из его подвала реквизировали все его вино и продали в какой–то соседний трактир. Он обиделся.

— Теперь никакой собственности нет, — говорил мне умный один комиссар в провинции.

— Всё всеобчее.

— Это верно, — говорю я, — Но вот штаны у вас, товарищ, верно, что ваши.

— He, не, — ответил он.

— Эти–то вот, с пузырями, — показал он на свои штаны, — я с убитого полковника снял.

Один взволнованный человек говорил мне, что надо все уничтожить и все сжечь. A потом все построить заново.

— Как, — спросил я, — и дома все сжечь?

— Конечно, и дома.

— А где же вы будете жить, пока построят новые?

— В земле, — ответил он без запинки.

Коммунисты в доме поезда Троцкого получали много пищевых продуктов: ветчину, рыбу, икру, сахар, конфекты, шоколад и пр. Зернистую икру они ели ложками по три фунта и больше каждый. Говорили при этом: — Эти сволочи, буржуи, любят икру.

Bo время так называемой революции собаки бегали по улицам одиноко. Они не подходили к людям, как бы совершенно отчуждавшись от них. Они имели вид потерянных и грустных существ. Они даже не оглядывались на свист: не верили больше людям. A также улетели из Москвы все голуби.

Из воспоминаний Константина Коровина о русской революции

Подобный вид наказания дворян был популярен в те времена, облегчённый домашний арест: ездишь себе на охоту, ходишь на рыбалку, да щупаешь деревенских девок, — чем не жизнь?

Однако у Александра Николаевича родовая усадьба Батищево в Смоленской губернии была в совершенно расстроенном состоянии, никакого дохода не приносила. Крепостных уже не было, работников требовалось нанимать за деньги, короче, чтоб с голоду не помереть, хоть сам паши, да коси, подобно Льву Толстому. Но граф пахал из убеждений, а тут по пословице: "Что посеешь, то и пожрёшь!! "

Однако отставной профессор не загрустил, а организовал у себя образцовое хозяйство, и вскоре уже писал друзьям: "Всё идёт у нас отлично: и масло выделываем превосходное, и бархатный сливочный сыр делаем такой, что Эрберу не грех было бы подать своим посетителям, и раков маринуем, и ветчину солим, и гусей коптим, и колбасы чиним, и рябчиков жарим не хуже, чем у Дюссо"

Попутно с организацией производства он писал очерки сельской жизни, которые пользовались большим интересом у читателей журнала "Отечественные записки". Энгельгардт сочувствовал тяжёлой жизни крестьян, которую подробно описывал.

Но его удивляли взгляды деревенских жителей, которые категорически не воспринимали технологических новинок. Когда учёный указывал им на крайне плохое состояние огородничества, и приводил в пример огородников, которые снимали огороды по господским домам, и у которых отлично росли всякие овощи, на это крестьяне убеждённо говорили — они потому выращивают хорошие овощи, что "знают", то есть умеют наговаривать, ворожить! Все усилия барина по борьбе с вредителями, орошению в засуху или осушению в дождливые года земляки осуждали: "Как Господь положил, так тому и быть". В церковный праздник "обновление Царьграда" крестьяне молились царю-граду, чтобы град не побил поля.

А вот ещё любопытные наблюдения.

После бракосочетания российской великой княжны с английским принцем распространился слух, будто самых красивых девок будут забирать и, если они честные, отправлять в Англию, потому что царь отдал их в приданое за своей дочкой, чтобы они там, в Англии, вышли замуж за англичан и обратили их в нашу веру. Этому верили все, так что девки готовились прятаться по лесам, чтобы их не отправили за море.

Крестьяне были уверены, что немцы гораздо беднее русских, потому-де, что они у нас покупают хлеб, и что, если бы запретили панам продавать хлеб в Ригу, немцы померли бы с голоду.

Верили, что, когда успеют наделать сколько нужно новых бумажек, то податей брать больше не будут.

Крестьяне, у которых были деньги на покупку новых земельных наделов, боялись покупать: постоянно ходили слухи, что вот-вот землю "поровняют", то есть разделят между всеми поровну, и потраченные деньги пропадут зря.

А во время русско-турецкой войны староста сообщил Александру Николаевичу, что деревенский мужик Кузьма собирается наниматься на земляные работы — засыпать дорогу. На удивлённый вопрос, что за дорога, староста объяснил, что от англичанки к Плевне подземная дорога железная сделана, и что вредная англичанка по этой дороге султану в Плевну войско и харч представляла. Но ту дорогу генералы Скобелев с Гуркой открыли, и чтобы её засыпать, нанимают народ.

Уже после взятия Плевны Энгельгардт, встречая старосту, каждый раз спрашивал:

— Что ж, Кузьма, должно быть, засыпал дорогу от англичанки?