В конце XIX века в Санкт-Петербурге был открыт приют для бездомных — Городское общество призрения (ГОП). Туда, как правило, доставляли и беспризорников, промышлявших мелкими кражами на вокзалах.

В том же здании после революции 1917 года власти расположили городское общежитие пролетариата, куда селили рабочих и крестьян. Довольно быстро это общежитие превратилось в бандитский притон, внутри которого царили воровские законы. Благодаря ГОПу, уровень преступности и в без того криминальной Лиговке вырос в несколько раз, а самих обитателей ГОПа петербуржцы между собой ласково называли гопниками.

Чуть не уронил штангу сегодня. Потому что нефиг подслушивать.

Впрочем, моего желания слышать никто не спрашивал. Со стороны скамейки, на которой здоровый мужик поднимал на бицепс гантели с мою голову, доносилось зычное:

— Ох, [м]ля! Эх, [м]ля! Ну, с@ка! Ух, твою мать!

На соседней скамейки интеллигентно разводила в стороны руки с гантельками тетенька в очках. Очки были больше, чем гантели. Она вздрагивала после каждого оха качка-соседа.

Тетенька:

— Извините, а вы не могли бы заниматься бодибилдингом без использования обсценной лексики?

— Ты че, мать, без мата я бы на 20 кэгэ меньше бы поднимал. Это пол твоего веса!

— Но это же абсурдно!

— Да стопудово! Исследования проводили, мат увеличивает производительность на 20%

— В самом деле?

— Научный факт, зуб даю!

Тетенька подошла к стойке, взяла гантельки покрупнее и вернулась на исходную позицию.

— Ох, [м]ля, извините! Ух, [м]ля, извините! Эх, прошу прощения, с@ка! Ах... работает, мать твою, тысяча извинений!

Роман Розенгурт

— Если что-то слишком сильно любишь, особенно вредное, надо взять это сразу и с избытком. Проверено, отпустит. Меня так отец отучил курить в юношестве: заставил за раз полпачки выкурить. Я тогда чуть не сдох, и сигареты возненавидел. Когда жена не могла себя заставить сесть на диету, я ей за вечер два торта скормил. Она потом неделю на сладкое взглянуть не могла.

— Я люблю деньги. Дайте мне их с избытком!)))))

— ууу, пойдешь 31го декабря на годовую ревизию в кассу нашего банка. Мы в том году в восемь рыл новогодним вечером четыре часа всю наличность пересчитывали и перепаковывали под неусыпными камерами СБшников. Ни спереть, ни сбежать. Я этих денег тогда так насчитался, что в кошелек заглядывать противно было. А шелест машинки для пересчёта денег до сих пор слышать не могу.

Работаю в гос. конторе. Лучше всего моральную деградацию и упадок в коллективе прокомментировал один коллега:

— Мы настолько ничего не делаем, что я даже не проголодался к обеду...