но подозреваю что его предки принадлежали породе рагамаффин. Зимой живет в основном дома, а лето проводит на улице. Весной начинает интенсивно таскать мышей и складывать не крыльце. Так происходит каждый год. Затем мышей начинает носить меньше, видимо переключается на пернатых. Частенько носит воробьев, но однажды притаранил голубя. Затем затишье с добычей охота идет очень вяло.

И вот однажды, прошлым летом, я взял кота на руки с целью так сказать приласкать, ну и говорю: "Что-то давно ты, Маркиз, (кличка кота) не носил нам мышек. "Как иногда в своих концертах говорил сатирик М. Задорнов, лучше бы я этого не говорил. Поздним вечером слышу возле входной двери мяуканье, иду разбираться в чем дело, открываю дверь, в дом заскакивает кот и выпускает из пасти живую мышь. Мол просили — получите. Стараюсь среагировать немедленно, начинаю ловить мышь, но увы, безуспешно, мышь успевает ускользнуть. У кота естественно спокойствие олимпийское, не реагирует никак, сидит ждет когда будут его хвалить за так сказать успешно выполненное задание. Похвала заключается в выдаче особо вкусной сосиски. Естественно кот был награжден, но что касается нас с супругой то спокойные деньки для нас закончились. Начался если не ад, то нечто похожее. Мышь видно в отместку, каждую ночь практически в одно и тоже время начинала что-то грызть в нашей спальне. На настоятельные просьбы поймать эту самую мышь, кот не реагировал. Мол то, что находиться в доме добычей не считается. Спустя месяца три, мы все-таки поймали эту мышь в мышеловку. Вид конечно был у нее еще тот. Не знаю что она ела, но стала крупная, мех с красивым (если так можно сказать о мыши)отливом.

Вот такая случилась реальная история. А для тех кто в комментах съязвит что тема сисек не раскрыта, скажу одно меньше нужно трепаться в присутствии не только людей, но и животных. ВСЁ.

снег и выйти.

И вот открываю я дверь — и в избушку закатываются два медвежонка, уже довольно большие, и продолжают между собой бороться.

Я сразу попытался их выгнать, а они в полумраке избушки как–то не особенно на меня обратили внимание. А у меня одна мысль — где–то рядом медведица, и она, если посчитает, что я её детей обижаю, раскатает избушку мгновенно, и куда я побегу — я даже подумать не успел. Стрелять боюсь — она же на выстрел прибежит, а медвежат трогать тоже страшно — они хоть и небольшие, но покусать могут так, что потом зашиваться придётся.

Наконец они поняли, что им тут не рады, и выбежали в открытую дверь. Увидел я, что побежали они вдоль берега озера, вышел, посмотрел — медведицу не увидел. А она меня, видимо, увидела — рявкнула громко — и медвежата бегом побежали в тайгу.

В этот раз всё обошлось.

А вот другой случай произошёл, слава Богу, не со мной, но очень неприятный.

В небольшом сибирском городке жил мальчишка, который с раннего детства мечтал стать охотником–промысловиком. Вот такая мечта у него была с малых лет. В этом городке был госпромхоз, в котором работали охотники–промысловики. Так он там пропадал всё своё детство и юность, и всё ждал, когда же ему исполнится 18 лет, чтобы стать штатным охотником.

И вот, наконец, подошло его совершеннолетие, он оформился штатным охотником — ну, сбылась мечта! На водоплавающую дичь он охотился лет с четырнадцати с отцом и дедом, и в тайге был с ними на охоте, но не по зверю, а по птице.

И вот в конце октября его в паре со знакомым промысловиком отправляют в тайгу на промысел — соболь, белка — мечта всей его жизни. Вертолёт высадил его на полянке, оружие и всё остальное выбросили, и вертолёт улетел, чтобы доставить его напарника на соседний участок. У напарника рация, и напарник должен придти на следующий день к этому парню помочь обустроиться, оборудовать путик для капканов и привести собаку этого парня — они её сразу не оставили потому, что парень высаживался с трапа — вертолёт не садился, а собака не кошка — её с высоты бросать нельзя.

И вот напарник этого парня по какой–то причине задержался у себя на участке и пришёл к нему только через два дня на третий. Пришёл к избушке, в которой должен был жить этот парень — пусто, вышел на поляну, куда он высадился с вертолёта — никого нет, только оружие и вещи раскиданы. Походил, посмотрел вокруг. И тут собаки, с которыми он пришёл — своя и парня — залаяли.

Нашли они его на сосне, он уже говорил с трудом, еле сполз с дерева. Без воды и еды провёл он всё это время в конце октября, снег уже лежал. Напарник его сразу в избушку, отпоил чаем, дал немного пожевать. А парнишка только просит его не уходить, не бросать его.

Что оказалось. Только улетел вертолёт, и парень начал собирать вещи по поляне, как на поляну вышел медведь. Вышел неожиданно и тихо, как все звери, хорошо, что парнишка его вовремя увидел и мгновенно залез на сосну. Сосна не ёлка — ветви только вверху — как он до этих веток добрался, он не помнил. И так и просидел на этих ветках почти трое суток. Замёрз, но не простыл даже. А медведь не уходил с поляны, порвал и растрепал все его вещи, съел и разбросал продукты, ружьё поломал.

В конце этого же дня собаки нашли неподалёку этого медведя, поставили его, и напарник–охотник его застрелил. Оказался старый медведь, худой, не набравший жира на зиму.

С парнем всё закончилось благополучно — через несколько дней они с напарником потихоньку вышли к избушке напарника, передали по рации сообщение об этих неприятностях, прилетел вертолёт и увёз парня в город.

От мечты стать охотником–промысловиком он отказался, поступил в институт и выучился на биолога–охотоведа и работал с охотниками, но промыслом в тайге не занимался.

Вот так с медведями бывает.

"Войдите", произнесенное приятным баритоном, Ромка придал лицу выражение приветливой индифферентности (блуждающая полуулыбка, легкое презрение в глазах) и последовал приглашению. За столом сидел средних лет мужчина в светло-зеленой медицинской униформе, являвший собой эдакий гибрид Санта-Клауса с Айболитом, только без бороды. Зато присутствовал внушительных размеров животик, седеющие виски, очки-полукружья на носу картошкой и пальцы-сардельки, сжимающие казавшуюся слишком хрупкой для них авторучку. Обширную лаковую загорелую лысину покрывала зеленая же медицинская шапочка.

Усевшись на предложенный доктором стул, Ромка изложил суть дела: мол, надо ехать, а у меня кот, бросить не могу, я его еще за забором приютил, стал быть, надо документ. Доктор привычно запустил руку в ящик стола, достал бланк и поднял глаза на Ромку.

– Кличка? – поинтересовался доктор.

– Глыба, – ответил Ромка.

– А кота? – на всякий случай уточнил доктор.

Ромка сменил выражение лица на "а чё? ", то есть оставил полуулыбку, глаза же стали смотреть выжидающе-нагло.

– Е*анат, – как ни в чем не бывало, сообщил он доктору.

Рука ветеринара замерла, не коснувшись бумаги. Аккуратно положив ручку рядом с кошачьим паспортом, он медленно приподнял очки и сильно потер переносицу. Потом, не опуская очков, посмотрел на посетителя. Выражение лица было точь-в-точь, как у Ромки.

– А ласково, значит, Е*анашка? – скорее утвердительно, чем вопросительно, тихо произнес ветеринар.

– Ага, – даже как-то обрадовался Ромка, на всякий случай сменив выражение лица на откровенное "нуи х*ли? " – Откуда знаете?

– У меня дома кошка. Бациллой звать, – ответил доктор скучным голосом.

– А-а-а, – посочувствовал Ромка.

Пройдясь до стоящего в углу шкафчика, доктор выставил оттуда на стол банку с резиновой пробкой, на глаз – около литра, и две разнокалиберные мензурки. Быстро налив и предупредив:

– Спирт. Если надо, вода в кране, – звериный эскулап сноровисто опрокинул свою посудину.

Ромка последовал примеру. В дверь стукнули и, не дожидаясь разрешения, в кабинет протиснулся тщедушный человечек.

– Мне это, документ надо. На попугайчика.

– Кличка? – выдохнул доктор.

– [ман]добол, – радостно осклабился вошедший.

Доктор молча встал и пошел к шкафчику – за третьей мензуркой.