В свои далекие студенческие годы мы с одним из моих однокурсников, точно не помню уже причину, но скорее всего опоздали на первую лекцию, из-за чего ожидали в университетских коридорах первого звонка, когда можно будет примкнуть к своей группе. Шла довольно-таки вялая беседа между нами на отвлеченные темы, чтобы скоротать как-то время. Но вялую обыденность вдруг резко изменило внезапное появление буквально из ниоткуда какой-то личности типично пролетарского вида. Может это был сантехник, приглашенный администрацией для соответственных работ. Но сейчас я почему-то думаю, что скорее всего он был электриком.

Увидев нас двоих, праздно шатающихся, он вдруг начал выкрикивать в наш адрес какие-то скептические фразы типа того, что мы тут дескать учимся годами, а суть мироздания на самом деле проста, буквально как сибирский валенок. Учтите только для нашего оправдания, что мы с моим однокурсником тогда были совсем еще зелеными юнцами, у которых буквально молоко на губах еще не обсохло. А пролетарий вместо этого был уже в возрасте примерно наших родителей, что давало дополнительный стимул относиться к нему с соответственным уважением. Кроме того общеизвестно (по крайней мере это было так тогда), что все гениальное — просто. А чем черт не шутит? А вдруг пролетарий и в самом деле ухитрился уловить суть бытия?

Помнится, я тогда на всякий случай все-таки переспросил его, правильно ли мы его поняли? И по его снисходительной улыбке сразу же стало понятно, что никаких недоразумений тут нет и в помине. Он приблизился к нам и почти что шепотом эдак загадочно сказал, что на самом деле весь секрет мира в полярности. Такое заявление лишь заставило нас с товарищем недоуменно переглянуться между собой, а потом молча перенаправить эти недоуменные взгляды на самого пролетария. Он, надо признать, понял это недоумение и, чтобы наверное прояснить эту свою мысль на каком-нибудь примере, полез в свою рабочую сумку и достал оттуда какую-то наверное первую полопавшуюся железяку вроде болта.

— Вот, — спросил он, держа эту железяку двумя пальцами у нас перед носами — смотрите сами, где тут у нее полюса?

Скажем так, что после этого неожиданного вопроса наше общее недоумение лишь было возведено в квадрат, если не больше. Увидев это наше замешательство, пролетарий расхохотавшись изрек нам как недоумкам:

— Ну неужели это не видно?! Вот ведь, видите, сверху — северный полюс, а снизу соответственно — южный.

По всей видимости он на этом решил, что наконец-таки сполна выдал всю тайну мироздания, и с чувством полного удовлетворения отправился дальше по своим делам, за которые ему наверное и платили зарплату. После этого мы его уже больше никогда не видели. Но в оставшиеся годы обучения мы время от времени при случае любили прикалываться друг над другом: дескать, дебилоид, ты ведь опять, как и всегда, не учел полярность в этой тонкой жизненной ситуации.

Некоторые могут тут сказать, что грешно дескать смеяться над больными людьми. Так вот я вам постараюсь даже не то, чтобы возразить, сколько ответить: нынешняя наука даже приблизительно не может объяснить сущность бытия. Возможно когда-нибудь в будущем что-то в этом отношении и прояснится хотя бы немного. И, если вдруг совершенно случайно в основе окажется какая-то пока непонятная нам сейчас полярность, то согласитесь уж, что тут будет не до смеха... Так что, поймите уж меня пожалуйста правильно — я ни над кем уже давно не пытаюсь насмехаться с тех пор, как только окончательно осознал, что на самом деле абсолютно все возможно в этом мире.

Старая-престарая хохма...

Училась у нас одна девушка, Юлия Л. Миниатюрная блондинка с точёной фигуркой и ангельским голосочком. Как актриса была никакая — что по жизни, то и по сцене. Но в амплуа субретки больше и не надо, это же оперетта.

Так вот... Режиссёр однажды рассказал, как её принимали на курс.

—... Юля, скажите, пожалуйста, кто написал оперу "Евгений Онегин"?

— Чайковский, — отвечает Юля.

— А кто написал либретто к опере? (родной брат П. И. , Модест — прим. моё)

— Они.

В приёмной комиссии лёгкий ступор...

— А... простите... кто это? ... они?...

— Как кто!... Евреи. Они же всегда либретто пишут.

Вспомнился студенческий лайфхак. Сварили мы как-то еды в кастрюльке, а вот помыть никак руки не доходили. Потом там плесень завелась и мыть стало вообще западло, убрали ее подальше на случай войны.

Прошел примерно год, и тут понадобилось нам что-то сварить, а свободная кастрюля только эта. Мои ножницы побили два камня и я, понурив голову, взял кастрюлю и потопал её мыть. Каково же было мое удивление, что вместо плесени там оказался лишь её серый прах, высыпал его, сполоснул кастрюлю и она как новая, чистая, как после пескоструйки. Видимо, плесень съела все что можно и умерла.

Сто лет прошло, но я до сих пор помню этот диалог. Сестра что-то рассказывает про свой колледж, бла-бла-бла и тут:

—... наш ректор, Мерзавец Могилович...

Я, разумеется, в легком недоумении:

— Это у него прозвище такое?

— Почему? Имя.

— Вот прям Мерзавец Могилович?

— Ну да.

В общем, потом выяснилось, что мужика звали Мирза Исмагилович. Ох уж эта фонетика, блин..

Живу в общаге академии искусств, где полно музыкантов и актёров. Тут постоянно кто-то поёт, играет или танцует, занимаясь обычными бытовыми делами. Кажется, что ты то ли в мюзикле живёшь, то ли в индийском кино.