В 1943 году прабабка получила похоронку, стала вдова с пятью детьми. Очень туго ей было, горевала очень. Родные уговорили замуж за какого-то хромого из их же села — все-таки мужик какой-никакой. Да и пятерых детей одной тяжко поднимать. А в 1946 году прадед вернулся живой — в плену был. Того мужика прадед чуть не убил, мол, я Родину защищал, пока ты дома зад грел, а ты на чужую жену глаз положил. Посадили за побои на семь лет. В 1953 вышел. Хромой помер к тому времени, а они вновь сошлись, так и жили вместе.

Когда была маленькая, перед сном приходила к деду, чтобы он поцеловал мой нос, и от всей души желала ему: "Покойной ночи". Деда давно нет в живых, но только с возрастом поняла, почему он меня крестил и бурчал: "Изыди".

Приснился сон, что меня сам Тилль позвал в Раммштайн ударницей. Я ездила с ними по гастролям и играла на барабанах; общались на немецком и русском языках. В реальности на барабанах не играю, немецкий не знаю.

В детстве в наше садовое товарищество по средам приезжала машина с молоком. Она приезжала к десяти, но в девять все уже были на маленькой площади со сторожкой, занимали очередь, болтали, делились новостями. Тогда это был огромный дефецит, давали всего один литр в одни руки. Поэтому меня брали всегда с собой, хотя мне было года четыре, у меня тоже был свой бидон, и я, важная такая, ходила и ждала вместе со всеми, когда же будет молоко. Иногда соседский дедушка, который меня очень любил, покупал мне жвачки по рублю в стоящей рядом палатке. Когда в наши ворота заезжал молоковоз, все сразу радовались, строились в очередь. Я помню этот прекрасный запах свежего молока. Как молочница наматывала на кран свежую марлю, чтобы его процедить. Набрав молока, мы ждали наших соседей и медленно шли домой, болтая о пустяках. И я знала, что сегодня и завтра будет моя любимая геркулесовая каша на молоке, а, может, и целый стакан просто, чтобы попить и насладиться вкусом.