Свежие истории от 21 мая 2012

арка (как символ объединения Украины и России). Я бы, наверняка, оставил бы без внимания весь этот набор статуй и аллегорий, если бы не одна деталь, о которой мне недавно рассказал мой друг, старший научный сотрудник Киевского Института Электросварки им. Патона.

В начале 21–го века, кто–то из руководства Киева, решил зафигачить лампочки на эту самую металлическую радугу. Сделать красивое, еще, так сказать, красивей. Технологически, задача совсем не сложная. Монтажник–верхолаз, оснащенный мотком проводов, рулеткой, и дрелью, карабкается, меряет, сверлит и протягивает. Затем его коллега крепит лампочки и все подключает к электричеству. Однако, практически сразу же, возникли непредвиденные трудности. Радуга не сверлилась. Не то что бы совсем – сверла вязли в материале, перегревались и ломались одно за другим. К такому развитию событий готовы не были. Естественно, предполагаемый материал радуги, "нержавейка", достаточно вязкий, и опытный монтажник–верхолаз с дрелью, подготовился должным образом… Но за целую смену было сломано с десяток свёрл и толком не проделано ни одного отверстия.

Проектная документация на весь этот комплекс, пережила развал СССР, деление разных всесоюзных организаций по географическим и национальным принципам, давно затерялась в неведомо каких архивах, и разобраться из какого именно металла вываяна эта дуга окружности, не представлялось возможным. Подрядчик, занимающийся установкой лампочек, обратился в НИИ Патона (где и работает мой товарищ). К Радуге был отправлен лаборант с заданием наковырять хоть пару кусков для анализа.

Результаты комплекса тестов оказались слишком фантастическими. В связи с чем, решили повторить. Снова лаборант, снова кусочек радуги, и снова серия тестов. Новые результаты (практически повторившие первоначальные) повергли весь институт в благоговейный шок. Материал, из которого сделана радуга, оказался сплавом на основе титана. Его же применяли для изготовления прочного корпуса атомных подводных лодок. Стоимость, кстати, такого сплава, примерно такая же как и серебра.

зато в Москве ты завтра увидишь самого Владимира Ильича. Смотреть на него грустно, это же близкий и родной тебе человек, но это хорошая грусть. После приема в пионеры мы пойдем в Мавзолей! "

Дома я учила клятву, мама гладила мне галстук и белую кофту, а отчим, то есть московский папа, кроил свою военную диагональ (старшему офицерскому составу выдавали отрезы из особо мягкой качественной шерсти). Он срочно доделывал мне пионерскую юбку, которую сам высчитал и вычертил, как курс корабля, а потом заложил крупными складками.

Когда я повторила "перед лицом своих товарищей торжественно обещаю", мама нервно сказала: "Витя, это плохо кончится. Я знаю, что перед лицом товарищей ее обязательно вырвет. Помнишь, что с ней было в зоологическом, у мамонта? "

Когда я дошла до "жить, учиться и бороться", то вспомнила о Мавзолее и сказала родителям, что нас завтра поведут еще и туда. Мама охнула и села с утюгом на табуретку, а потом сказала твердым голосом, как заведующая отделением педиатрии: "Ты слышал? Ее ведут смотреть на мумию. Наталья, не вздумай так завтра сказать. Ленин не мумия, и выйди отсюда в маленькую комнату. Витя, она же умрет там, у этой мумии. Еще когда мы были в зоологическом... Когда она увидела слепок нижней челюсти парапитека... Витя! Шей к юбке большой карман! "

"Зачем? " — поинтересовался папа. "Чтобы рвать! — отчеканила мама. — Она туда положит купальную шапочку! И в нее будет тошнить! Не на Ленина же! И хорошо, если у нее вдобавок приступ астмы не начнется! "

Утром меня накачали теофедрином, чтобы не кашляла и не задыхалась, и дали с собой в большой карман купальную шапочку. "Если что, уткнись в шапку, как будто ты плачешь, — сказала мама. — И не вздумай даже поворачиваться к Ленину". "Кажется, он под стеклом, — сказал папа. — Но все равно, Ната, на гроб лучше не гляди".

Слово "гроб" меня поразило еще больше. Значит, мумия в гробу.

В музее нас выстроили в каре. На согнутой в локте левой руке у меня висел треугольник галстука. Правой рукой я должна была отдать салют "Будь готов!". Успею ли я выхватить шапочку? И как ее потом держать одной рукой? А если еще и кашель? Чтобы не перевозбудиться, надо было думать о самом плохом, то есть об украденной из кармана отцовской шинели мелочи. Я ее тырила уже четыре раза для мальчика Свиридова с улицы Климашкина, который меня начал шантажировать, едва я приехала в столицу. Он грозил, что расскажет родителям, как я не ем в школе бутерброды, отдавая их другим, в том числе и ему.

И вот мы стоим, как малолетние официанты, с галстуками на руках, и я вдруг начинаю плакать из-за этой чертовой мелочи. Мы хором читаем клятву. Ко мне подходит старшая пионервожатая, чтобы повязать галстук. Я изо всех сил шмыгаю носом и говорю ей, что украла деньги. Она шепчет: "Чш-ш-ш... Тихо". Завязывает мне галстук под самое горло и отдает салют. Я тоже поднимаю руку.

Потом ничего не помню, но каким-то макаром мы все, очевидно, добираемся до Мавзолея. Мы туда входим, у меня в левой руке сжатая в комок резиновая шапочка, а правой велят отдать салют, когда я поравняюсь с гробом.

Я думаю о плохом — о том, что мама меня, очевидно, стыдится, поскольку все время говорит, какая я худая, страшная, бледная и хриплю — так сильно, что паршивая медсестра из школы звонила ей, врачу и диагносту, и спрашивала, не проглядели ли у меня туберкулез, который у ленинградских "болотных" детей сплошь и рядом.

Кто-то очень мягко кладет мне на плечи руки, я таю от счастья и благодарности за такую своевременную нежность, но эти руки плавно поворачивают мою голову влево. Мужской тихий голос приказывает: "Смотри, пионерка. Враги убили товарища Ленина, и мы должны поклониться ему... "Я делаю все, что говорит голос. Смотрю на лицо в гробу. И низко кланяюсь, вместо того чтобы отдать салют. Почти в пол, как на хореографии. В то же время я чувствую, что совершаю что-то страшное и непоправимое. Я лечу вниз. Большие руки вдруг распрямляют меня и, как большие крылья, выносят прочь из этого длинного зала со страшной музыкой — кажется, очень быстро.

И вот я иду домой, расстегнув пальто, и пою песню про моряков. Галстук почему-то кажется слишком длинным, но не важно. Все видят — я его получила.

Через два дня я открываю дверь на звонок и вижу Свиридова. Папа только пришел, шинель висит на вешалке в прихожей. Свиридов просит денег. Я говорю, что у меня нет. Тогда он повторяет те слова, которые были моим кошмаром уже много дней: "А ты в карманЕ, в карманЕ... "

Я кричу изо всех сил, и прибегают мама с папой. Я кидаюсь на Свиридова, и мы рвем друг другу волосы. Я все рассказываю и умоляю меня простить, обещая копить деньги на мороженое и этими деньгами возвращать долг. Московский папа уходит со Свиридовым.

На следующий день приходит очень красивая старшая сестра Свиридова и отдает маме мелочь — она дозналась у брата, сколько тот у меня выпросил.

Она весело смеется с родителями в комнате (и мне это удивительно). Я утыкаюсь в чудесную не обкрадываемую больше шинель и плыву от счастья, потому что больше не боюсь никого: ни Ленина, ни Свиридова.

Наверное, этот мальчик стал хорошим человеком, и надеюсь, если он это прочтет, то простит, что я не изменила его фамилию.

В общем ждем вас на проверку.

Ну ладно, не первый раз проверяют. Уже и присказка сложилась — нас е.. т, а мы крепчаем.

Прихожу к назначенному времени и вижу бабушку, которая около детской площадки контролирует своего внука. В ходе разговора с ней выясняется следующее: дом расположен рядом с одной из центральных улиц, на которой пробок нет только глубокой ночью, двор данного дома является сквозным, в связи с чем некоторые "знатоки" сокращают себе путь и экономят время буквально пролетая через двор. В полуметре от проезда расположена детская площадка, выход из подъездов тоже только через этот проезд. В общем жильцы много лет назад подумали и поставили пару бетонных блоков, которые со временем были заменены на вазоны, чтобы не было сквозного проезда с одной улицы на другую.

Один из поселившихся в доме "хозяев жизни" решил бороться с таким "грубейшим нарушением" пожарной безопасности и написал жалобу в прокуратуру. Доводы соседей о том, что ранее там были сбиты несколько детей, причем один насмерть, на одной из жительниц порвало плащ проезжавшей машиной (еле успела отскочить, на заявителя не подействовали.

В общем сотрудники прокуратуры и пожнадзора выслушали много лестного о себе от собрашихся тут же жильцов. Одна из активисток пыталась объяснить, что эти вазоны в течение 10 секунд сдвигаются двумя людьми и проезд свободен, доступ ко всем подъездам для пожарной техники имеется либо с одной, либо с другой стороны. БЕСПОЛЕЗНО! доводы разума оказались погребены под завалами законов.

Один из вышедших на шум жильцов обещал в случае наезда машины на кого-либо, лично "за шкирку притащить" присутствовашего тут инспектора в прокуратуру, вместе с присутствующими свидетелями, которые подтвердят что это он дал указание убрать вазоны и освободить проезд.

После этих слов проверяющие органы ну ОЧЕНЬ быстро покинули "место битвы".

Итог: нам, т. е. управляющей компании, дали предупреждение/указание убрать до завтра вазоны и освободить проезд. Нами тут же был дан ответ, что убрать то мы уберем, но никаких гарантий, что через полчаса жильцы не поставят их на место мы дать не можем.

Таким образом, в сухом остатке имеем: прокуратура и пожарники прореагировали на доводы жалобы (аж с выходом на место, благо от прокуратуры надо пройти всего 100 метров), пожурили управляющую компанию, и вызвали/утвредили стойкое нелицеприятное мнение жильцов о себе.

"Люблю" я наше государство!

все разом захотели стать адептами и "просветлёнными", захотели посмотреть, кто чего стоит.

Вот это "стоит" и оказалось камнем преткновения. Когда попался дешёвый тур "Монастырь в Шаолинской традиции" (название, конечно, надо было читать, но...) мы не задумываясь набились в самолёт и полетели, в самолёте лично и перезнакомились. Всю дорогу подшучивали над 12-летним Саньком, который больше всех хотел оказаться в атмосфере средневекового Китая: "Вот там мы и посмотрим на то, сколько ты стоишь".

Потом была поездка, в которой за всё надо было платить:

— за матрас поверх циновки;

— за подношения учителям мудрости;

— за право пасти скот;

— за возможность помахать руками и ногами под руководством сенсея (он в тени, мы на солнце);

— за осла, на котором только и можно ездить по горам (многие понятие осла уже применяли к себе).

Когда возвращались назад, денег не осталось ни у кого. Санькова же мама (настоящая мама!) на последние, неимоверными усилиями сохранённые деньги, купила ему несколько килограммов душистых яблок, которые он и грыз всю дорогу назад, на зависть нам, взрослым мужикам, давившимся слюной.

В салоне самолёта, кто-то как-то глухо спросил у Санька: "Понял ли он, чего он стоит". На что Санёк (единственный кому понравилась поездка) выдал: "Да. Я стою столько, сколько у мамы денег в кармане". Похрустел яблоком и добавил: "Судя по всему, я здесь самый ценный".

P. S. А в аэропорту нас ждали родственники с транспарантом: "Приветствуем истинных, просветлённых адептов Кунфу". К ним на руки мы, оголодавшие и понявшие всю глубину мироздания, и выпали.

попалось боковое.

Напротив меня уже сидели трое донецких шахтеров. И сидели, думаю, уже давно. На столике кроме слабой закуски стояли пару бутылок и явно не из под водки. Этикеток не было, да и запах я этот наизусть знаю (работаю на режимном предприятии где спирт льется хоть и не рекой, но пробуем постоянно). Надо отдать должное, мужики вели себя достойно.

Не орали, песен не горланили, но ПИЛИ! Ночью я пару раз просыпался на остановках, а они все ПИЛИ! В Москву поезд пришел рано. В нужный пункт назначения рановато. Часа два у меня было. Думаю — зайду в кафешку при вокзале — перекушу что-нибудь. Зашел заказал кофеек и закуску.

Сижу попиваю возле стойки и постепенно просыпаюсь.

И вдруг — явление народу! Заходят эти три мужика из моего вагона.

Вид у них сами понимаете, не совсем свежий. Видимо жажду надо залить.

Подходят к стойке. Один говорит — "Слышь Вася! Здесь пепси-кола продается! Давай возьмем по бутылочке". А в ответ слышу гениальную фразу!

"Да ты что Петя!!! В этой пепси столько гадости, можно и не выжить! "

Настоение поднялось на весь день!